Виктор Чернов Конструктивный социализм

В настоящем издании представлена работа В.М.Чернова — выдающегося
политического деятеля России начала XX века, лидера и теоретика партии со-
циалистов-революционеров. «Конструктивный социализм» – важнейшая работа
В.М.Чернова периода эмиграции, первый том которой увидел свет в Праге в
1925 г. За этой частью, посвященной обсуждению вопроса об индустриальном
социализме, должна была последовать, согласно плану, вторая, по аграрному
вопросу. Долгие годы рукопись считалась утраченной. В настоящем издании
факсимильно воспроизведено пражское издание 1-го тома, во второй части
книги осуществлена публикация сохранившихся материалов второго тома.
Том первый
Гл. I. От утопического — через научный — к конструктивному социализму
Гл. II Очередные проблемы конструктивного социализма
Гл. II Конструктивная незрелость довоенного социализма
Гл. IV Конструктивные искания синдикализма
Гл. V Аграрная конструкция социалистов-революционеров
Гл. VI Максимализм как предтеча большевизма
Гл. VII Уроки венгерского коммунистического опыта
Гл. VIII Отправная позиция и метод большевизма
Гл. IX Социализация кредита
Гл. X Рабочий контроль
Гл. XI «Дикая» и «галопирующая» национализация
Гл. XII Что такое социализация?
Гл. XIII Профессиональные союзы и советский строй
Гл. XIV Большевизм и гильдеизм
Гл. XV Военный коммунизм
Том второй
Вместо введения
Гл. I Большевики в роли социализаторов земли
Гл. II Аграрная реформа большевистско-левоэсеровского блока
Гл. III Война за хлеб
Гл. IV Социализаторы хлеба и социализаторы финансов
Гл. V Мировое значение аграрного вопроса
Гл. VI Государственный капитализм
Остальные главы и отрывки
О демократии и трудовом цензе
Демократия и диктатура
Вариант последних страниц главы «Демократия и диктатура»
Без заглавия («Катастрофическое восприятие …»)
Без заглавия («Только события войны …»)
Судьбы марксистской социал-демократии в России
Без заглавия («На втором съезде …»)
Без заглавия («Наконец, обещанное — свершилось.»)
Без заглавия («… не переставая, толкал …»)
Исторические корни конструктивной незрелости социализма
Открытые вопросы социализма
Без заглавия («Критики большевиков …»)
Указатель имен

ТОМ I.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
От утопического — чрез научный — к конструктивному социализму
В истории социализма, следуя Марксу, принято различать две полосы:
утопическую и научную. Внутренний смысл этой истории заключается в разви-
тии социализма от утопии до науки.
С тех пор, как Маркс, и в особенности Энгельс, ввели это различение, —
к нему с разных сторон были не без основания предложены кое-какие поправки
и оговорки. Противоположность домарксовского — утопического — и мар-
ксовского — научного — социализма подверглась известным смягчениям и ут-
ратила свой абсолютный характер. В «утопическом» социализме были открыты
многие чрезвычайно важные зачатки истинно-научных идей, и — что самое
главное — был констатирован их прогрессивный рост, их органическое разви-
тие. Были открыты предтечи Маркса в рядах утопистов, и в их трудах нашлись
такие гениальные намеки на будущие открытия научного социализма, что иные
некритические головы пытались даже видеть в Марксе и Энгельсе не более, как
искусных плагиаторов. С другой стороны, в марксовском социализме были от-
крыты пережитки утопического элемента. Однако, и то и другое только лишний
раз свидетельствует, что natura non fecit saltus, природа скачков не делает, и что
резко различаемое в теории, на практике связано между собою рядом неулови-
мых промежуточных звеньев, характеризуемых смешением признаков. Все че-
ловеческие классификации и все различения в этом смысле условны, что не
мешает им быть вполне целесообразными и пригодными для наших целей. Ими
обозначаются тенденции развития, пути истории. Все пути нельзя означить
иначе, как вехами, которым соответствуют определенные этапы. Утопический
социализм, научный социализм есть лишь два крупнейших этапа, единого и
сплошного пути, единого органического развития, в котором научный социа-
лизм является лишь детищем утопического — развернутой и дифференциро-
ванной формой первичного, примитивного и элементарного’ по строению сво-
Спор о взаимных отношениях между утопическим и научным социализ-
мом давно уже потерял свою первоначальную остроту. Можно даже сказать,
что эта острота была в значительной степени искусственной. И вина за ненуж-
ное обострение спора в равной степени ложится, как на чересчур усердных по-
читателей, так и на чересчур ярых идейных противников Карла Маркса.
Его почитатели, с самим Энгельсом во главе, в особенности, непосредст-
венно после смерти своего вождя, учителя и друга, настолько были увлечены
естественным пиететом к его имени, что, бесспорно, превзошли меру в превоз-
несении его исторических заслуг, и тем самым умалили значение всех его
Фр. Энгельс объявил, что «двумя великими открытиями — материали-
4
стическим пониманием истории и разоблачением, посредством понятия о при-
бавочной стоимости, тайны капиталистического производства – мы обязаны
Марксу», и что, сверх того, основанная на двух этих открытиях теория классо-
вой борьбы равным образом «принадлежит единственно и исключительно Мар-
ксу».
Впоследствии к этому увлечению, продиктованному преклонением перед
памятью покойного учителя, прибавились другие психологические мотивы, в
том числе — чувство национальной гордости.
«Не простая случайность» — писал, напр., Август Бебель в своей извест-
ной книге «Женщина» — «не простая случайность, что динамические законы
общественного развития и научный базис социализма были открыты и положе-
ны немцами, на первом месте Марксом и Энгельсом». Для Бебеля этим фактом
открывается эпоха гегемонии немецкой социал-демократии в Интернационале,
— отнюдь не кажущаяся ему преходящей, обусловленной известным стечением
временных обстоятельств. О, нет! «Германия стала руководительницей че-
ловечества в гигантской борьбе грядущего. По самому географическому поло-
жению и по ее развитию ей предопределена эта роль».
Национальное чувство — одно из самых устойчивых чувств, упорно ра-
ботающих за кулисами сознания даже тогда, когда ум как будто сумел возвы-
ситься над ним и подчинить его своему строгому контролю. Вот почему оно
неожиданным образом прорывается нередко даже у самых завзятых интерна-
ционалистов, и, контрабандой врываясь в их построения, доводит их порою
вплоть до своеобразного национального мессианизма, — чуть только стечение
исторических обстоятельств выдвигает именно их отечественный социализм на
первый план. Так когда-то готовы были считать себя избранным народом рево-
люции, свободы и социализма французы, давшие миру Бабефа, Кабе, Сен-
Симона, Фурье, Пекера, и положившие начало интернациональным революци-
онным тайным обществам, в которых впервые абстрактная социалистическая
идея кабинетных мыслителей вступила в союз с революционными инстинктами
пролетариата. Так и ныне, после крушения германской гегемонии в социализ-
ме, в результате ее шовинистического грехопадения в эпоху мировой войны,
русский большевизм, несмотря на свой утрированный интернационализм, не-
заметно для себя пропитывается такою же бессознательно-националистической
верой в призвание русского пролетариата возродить весь мировой социализм,
пересоздав его по своему образу и подобию, и после этого соединив его с на-
рождающимся социализмом народов Востока, получивших социалистическое
откровение от русских большевиков и в чисто-большевицкой форме. Эта вера в
большевизме порою окрашивается чертами национального самохвальства, гра-
ничащего с манией величия.
В своей книге «Право на полный продукт труда» Антон Менгер первый
имел мужество заявить, что некритическая вера в придание социализму науч-
ной формы исключительно Марксом, Энгельсом, Родбертусом и Лассалем, рас-
пространенная особенно среди немцев, свидетельствовала лишь о том, что «к
нашей интернациональной доктрине незаметно тогда примешалась черта на-
ционального тщеславия». Но он же, к сожалению, первый настолько увлекся
5
не называя источников», и что при этом они «далеко отстали по глубине и ос-
новательности от своих оригиналов»… Доказать это было нельзя без преувели-
чений и натяжек. Если Энгельс согнул палку в одну сторону, то Менгер пере-
гнул ее в противоположную. Правда, что в результате этого, в конце концов,
палка все же была выпрямлена.
Не мало горячности и преувеличений было внесено в спор, далее, игрою
партийных страстей. С двух фронтов, справа и слева, со стороны буржуазных
идеологов и со стороны теоретиков анархизма, марксизм был подвергнут жес-
точайшей атаке. В своей «Die Philosophie der Geschichte als Soziologie» Пауль
Барт, проследив влияние на Маркса сенсимонистских идей, пришел к выводу,
будто Маркс даже «не прибавил ни единой новой мысли к тому, что он уже на-
шел: он только привел эти мысли в систему с помощью гегелевской спекуля-
тивной фантазии». В небольшом, но резком памфлете о «Доктринах марксиз-
ма» анархист В. Черкезов изобильными цитатами и сопоставлениями старался
доказать, что уже «социалисты сороковых годов знали и блестяще излагали все,
положительно все, что Энгельс выдавал, спустя сорок лет, за открытия Маркса-
Энгельса», и что «в международной republique des lettres такого рода открытия
называются систематическим списыванием, присвоением, плагиатом» (В. Чер-
кезов. Доктрины марксизма. Вып. II. Наука ли это? М., 1905 С. 50).
Более спокойные ноты и более правильные методы были внесены в спор
трудами Шарля Андлера о «Коммунистическом Манифесте» («Le Manifeste
communiste». Introduction historique et commentaires. Paris 1901). Давида Койгена
(«Zur Vorgeschichte des modernen philosophischen Sozialismus» Bern. 1901), M. И.
Туган-Барановского («Социально-экономические идеалы нашею времени») и
др. Ныне многое в области отношений домарксовского социализма к послемар-
ксовскому может считаться вполне установленным и даже бесспорным.
Ныне даже большевистские авторы, обычно проникнутые самым суве-
ренным презрением ко всему «утопическому» и считающие себя монополиста-
ми «научности», приучились внимательнее относиться к великим утопистам
прошлого, у которых им приходится встречаться «с глубиной мысли, предвос-
хищающей во многих отношениях будущие теоретические построения научно-
го социализма», и наталкиваться на «страницы, достойные по своему реализму
лучших представителей современной экономико-материалистической школы
(cм., напр., изданную моcк. отд. Госиздата монографию «Шарль Фурье», М.,
1922, с. 7 и 192). Еще раньше, — в 1902 г. — такой ортодоксальный русский
марксист, как Г. Плеханов, в предисловии к энгельсовскому «Развитию научно-
го социализма» мимоходом обронил признание, что «даже социализм Р. Оуэна,
Фурье и др. утопистов был, по крайней мере, отчасти, научным социализмом».
После таких признаний уже является вопросом второстепенной важности,
должны ли мы, вслед за Менгером, «рассматривать, как первого научного со-
циалиста новейшего времени» — современника великой французской револю-
ции, В. Годвина, и должны ли мы, вместо Маркса, считать «наиболее выдаю-
6
щимся основателем научного социализма» Вильяма Томпсона. Хотя теперь
вряд ли кто будет оспаривать, что в трудах Томпсона «содержатся самые суще-
ственные элементы той теории нетрудового дохода, которая впоследствии, под
названием теории прибавочной ценности, получила в трудах Маркса громкую
известность и такое широкое распространение», однако Маркс, а не Томпсон,
сумел извлечь из нее такое количество выводов, и при свете ее блестяще раз-
решить столько спорных проблем, что если даже Маркса считать в этой области
лишь продолжателем и учеником Томпсона, то ученик превзошел своего учи-
теля.
Если бы даже кому-нибудь удалось путем прилежного выклевывания от-
дельных цитат из огромной литературы старого социализма Англии, Франции и
Германии доказать, что у Маркса нет ни одного положения, которое, хотя бы в
зародышевой форме, не существовало до него, то и этим не было бы оправдано
полемическое усердие людей, которые, как удачно выразился кто-то, «вырас-
тают в своих собственных глазах в той мере, в какой им удается умалить Мар-
кса». Новизна всякой теории состоит не столько в отдельных единичных мыс-
лях, сколько в общей логической конструкции всей системы. Любую новую
машину можно разложить на огромное количество всевозможных винтиков,
колес, рычагов, приводных ремней, гаек и т. п. частей, среди которых ни одна
не поразит техника своей небывалостью. Из-за того, что в самых утопичнейших
из старых социалистических утопий можно найти вкрапленными крупицы цен-
нейших истин, порою даже гениальнейших предчувствий, не следует забывать,
что частные истины совершенно теряют порою свое значение и превращаются в
смоковницу, обреченную на бесплодие, когда вместе с положениями совер-
шенно фантастическими сплетаются в целостную систему, уводящую по лож-
ному пути.
Подводя итоги всем новейшим исследованиям того «исторического на-
следства», которое получил марксизм от старых социалистических школ, мож-
но сказать, что в состав этого наследства входили все три основные составные
части научного социализма, которые Энгельс объявил когда-то «открытиями»
Маркса. Историко-экономический материализм, например, во Франции впер-
вые был развит в виде цельной системы уже Константином Пекером. В менее
развитой форме он не только встречается раньше, но даже не составляет осо-
бенности социалистического направления мысли; Пауль Барт, а вслед за ним П.
Струве, показали, с какою замечательной ясностью основную идею экономиче-
ского материализма в Германии формулировал до Маркса консервативный фи-
лософ-экономист Лавернь-Пегульен. Теория прибавочной стоимости, как мы
уже видели, была с замечательной ясностью формулирована Томпсоном; и са-
мый термин Маркса — Mehrwert — представляет лишь перевод на немецкий
язык термина Surplus-value, по-французски с 1819 г. употребляемого Симоном
де-Сисмонди, а по-английски — Томпсоном. Наконец, что касается теории
классовой борьбы, то она составляла общее достояние социалистов с передо-
выми идеологами буржуазии периода ее Sturm-und Drang’a —Огюстеном Тьер-
ри, Гизо, Адольфом Бланки и др.; в «Манифесте Демократии девятнадцатого
столетия» фурьериста Виктора Консидерана она развита в такой форме, что
7
«Коммунистический Манифест» Маркса-Энгельса даже по всему литературно-
му построению носит на себе следы его влияния. По справедливому заключе-
нию Туган-Барановского, Коммунистический манифест «представляет собою
во многих своих наиболее повлиявших частностях воспроизведение обычных
учений фурьеристов»; в частности, по отношению к теории концентрации про-
изводства и доходов «только незнакомством со старой литературой социализма
можно объяснить то, что излюбленное учение школы Фурье получило всеоб-
щую известность, как учение Маркса». «Интересно, что даже самое название
марксизма «научным социализмом», в отличие от утопического, заимствовано
не у кого иного, как у фурьеристов; именно они постоянно называли свое на-
правление «научным социализмом», и противопоставляли его, в качестве тако-
вого, учениям всех других социалистических школ. Фурье они именовали
почетным титулом «отца научного социализма», совершенно так же, как мар-
ксисты именуют Маркса»
(М.И. Туган-Барановский,
экономические идеалы нашего времени», СПБ., 1913, с. 41).
Повторяем, из всего этого следует лишь, что научный социализм появил-
ся не так, как Минерва из головы Юпитера, и что употребление этого термина,
в качестве простого синонима марксизма, может быть продиктовано лишь узко
сектантским перерождением мысли. Между чистокровными «утопистами» и
социалистами послемарксовской эпохи стоит целый ряд интереснейших мыс-
лителей, служащих как бы промежуточным, соединительным звеном между те-
ми и другими. Такие фурьеристы, как Виктор Консидеран; такие сисмондисты,
как, в сущности, пересказанный Энгельсом Бюре; такие бабувисты, как лидер
тайного «Союза Гонимых», Теодор Шустер, у которого открывают ныне «как
бы черновой набросок марксизма»; такие сенсимонисты, как Константин Пекер
и ученик его Видаль; такие оуэнисты, как Годвин и Томпсон, — не говоря уже
о современниках Маркса, Прудоне, Луи Блане и Чернышевском, — являются
мыслителями, к которым приходится возвращаться не только ради чисто-
исторического интереса. Их изучение необходимо для каждого мыслящего со-
циалиста.
И вовсе не один марксизм обязан им чрезвычайно многим в деле по-
строения своего миросозерцания.
Выступивший против ортодоксального марксизма ревизионистский соци-
ал-реформизм может считать своим духовным отцом Видаля, который реши-
тельнее всех попробовал из теории утопистов сделать чисто-практическое, пос-
сибилистское, или оппортунистское применение. «Истинный вопрос современ-
ности писал он в своем основном труде (F. Vidal, «De la repartition de richesses»,
p. 471 – 472). сводится к изысканию степени возможности хотя бы частично
нейтрализовать зловещие последствия наших экономических учреждений; не-
обходимо исследовать, что можно извлечь ныне, в 1846 г., при наших законах,
нравах и предрассудках, из принципов ассоциации и организации, применен-
ных, в качестве паллиативов, к облегчению нищеты, к улучшению участи тех
тысяч нам подобных, которые не могут терпеливо выжидать будущего и питать
себя иллюзиями, которые хотят зарабатывать своим трудом достаточно средств
для существования, и которые могли бы производить далеко сверх своих по-
8
требностей, если бы умело утилизировать их рабочие руки, если бы была нали-
цо добрая воля доставить им, на началах кредита, первые оборотные средства и
необходимые инструменты. О, конечно, мы здесь куда как далеки от стран уто-
пистов. Так поставленная, проблема будет чрезвычайно ограничена; с высот
идеала мы внезапно сваливаемся на землю, под власть реальности и необходи-
мости. Это — точно другой мир; но, в конце концов, ведь это и есть тот мир, в
котором мы осуждены влачить свое существование: с этим надо примириться».
Если мы с крайнего правого фланга современного социализма перейдем
на его крайний левый фланг, то и здесь повторится та же история. В положении
бабувиста Вейтлинга: «так как социальный организм заражен, то впредь до его
исцеления и именно для этого исцеления народу в течение некоторого времени
необходимо обладать революционною властью», содержится одна половина
большевицкой концепции диктатуры; в плане Стефана Борна образовать осо-
бый «рабочий парламент» из делегатов — избранных на синдикальной основе
— вторая ее половина, «совет рабочих депутатов», — конкретный носитель
диктатуры. У чартистов мы находим не только идею всеобщей стачки, но и
прототип Циммервальдского манифеста. 10-го января 1848 г., когда казалась
близкой война между Францией и Англией, чартисты в своем манифесте гово-
рили: «Рабочие Великобритании и Ирландии! Зачем вам вооружаться, зачем вы
будете сражаться ради поддержания учреждений, которые вам не приносят ни-
какой пользы? Ради поддержания законов, не охраняющих, а угнетающих вас?
ради охраны собственности, которая в ваших глазах может быть только укра-
денным плодом вашего же собственного труда?.. Пусть привилегированные и
собственники сами сражаются за интересы привилегии и собственности!»
Не случайность, что большевики — эти ревностнейшие и ортодоксаль-
нейшие марксисты в теории — уподобились новым Колумбам, когда, отдыхая
от своих социальных экспериментов, занялись на досуге изучением старых
утопистов. Так, уже цитированный нами, автор большевицкой монографии о
Фурье с изумлением открыл у него «социальную систему, по своим творческим
идеям представляющую громадный интерес для современных строителей со-
циалистического государства», — систему, при ознакомлении с которой кажет-
ся, «что все это написано не сто лет тому назад, а в наши дни, в разгар победы
пролетариата, в эпоху смелых начинаний и беспримерных в истории попыток».
Что же сказал бы он, если бы ему посчастливилось так же заново открыть хотя
бы Константина Пекера, учение которого современные историки социализма
считают «самым зрелым плодом социалистической мысли Франции», заслужи-
вающим названия «великого» — Константина Пекера, истинного «отца совре-
менного коллективизма», набросавшего план социалистического государства «с
удивительной ясностью и отчетливостью, с поразительным проникновением во
все детали общественного устройства»? Что сказал бы он, ознакомившись со
всей этой блестящей плеядой мыслителей? У сенсимониста Базара он нашел бы
план огосударствления кредита, который заставил бы покраснеть за больше-
вицкие эксперименты в этой области; у Пекера — монополию Внешторга, так
плохо выполняемую Красиным; у Бабефа – всеобщую трудовую повинность,
искаженно-казарменная форма которой была гордостью Троцкого; и даже все-
9
общий аскетизм и грубо понимаемое равенство эпохи военного коммунизма он
нашел бы у Кабэ, по адресу которого за это Прудон воскликнул: «Прочь, ком-
мунисты, — ваше присутствие отравляет воздух!».
Что касается специально русского социализма, то наиболее оригинальное
из его социологических построений, философский синтез коллективизма и ин-
дивидуализма в теории личности Н. К. Михайловского, может во главе своего
родословного дерева поставить Константина Пекера, про которого Андлер го-
ворит, что «ни один теоретик не стремился более Пекера отыскать условия,
создающие целостного человека».
Одним словом, мы — в гораздо большей степени духовные дети наших
социалистических праотцев, чем мы сами это обычно думаем. Гордые своей
«научностью», мы часто забываем, чем мы обязаны им, на чью долю выпала
участь быть смелыми пионерами и новаторами мысли. И мы часто забываем,
что наша «научность» иногда является мнимой научностью, а порою вырожда-
ется в голый догматизм. Такой видный и во многих отношениях крупный про-
возвестник научного социализма, как Поль Лафарг, в припадке чисто учениче-
ского почтения к Марксу и Энгельсу, написал когда-то даже такие чудовищные
строки: «Есть смелость, есть дерзновение уже в самой попытке коснуться со-
вершенного двумя этими великанами мысли труда, хотя бы только для того,
чтобы поставить его вне оспаривания; ибо социалистам обоих полушарий, быть
может, вплоть до трансформации капиталистического общества в социалисти-
ческое, будет нечего больше делать, как только популяризировать содержащие-
ся в нем экономические и исторические теории» ( В «Deven’r Social», juillet
1895, p. 370).
Кто не хочет, чтобы вместо перехода утопического социализма в научный
имел место просто переход его в социализм догматический, тот из всех слов
Маркса должен лучше всего запомнить, продумать и прочувствовать вот какие
слова: «Если вдумчивый читатель заметит в наших писаниях до известной сте-
пени самокритику, — это нас ни мало не смутит. Мы никогда не считали своего
развития завершенным; мы всегда стремились учиться из данных текущей эпо-
хи, фактических условий, из опыта живых людей. Мы и ныне убеждены, что за-
стою не должно быть места, и что каждый, кто не хочет оказаться позади, дол-
жен идти вперед» (К. Marx u. F. Engels, «Aгs dem litterarischen Nachlass», B. II, s.
428).
Эти слова принадлежат юношеской поре марксизма, — эпохе свежести,
новизны и подъема. Состарившийся марксизм одно время основательно утра-
тил этот дух. Но если отдельные направления и школы в социализме могут
знать смену эпох юности, зрелости и старости, то социализм, как таковой, в че-
редовании наследующих друг другу школ и теорий, все же должен представ-
лять собою — пользуясь выражениями одной из юношеских статей Энгельса –
«умственное движение, не останавливающееся ни на каких достигнутых ре-
зультатах, но постоянно идущее дальше, — и практическую деятельность, не
успокаивающуюся ни на какой завоеванной позиции, а постоянно стремящуюся
к новым завоеваниям».
С тем же правом, с каким прошлое социализма характеризовалось, как
10
перерождение его из утопического в научный, — его настоящее и будущее мо-
жет быть характеризовано, как перерождение его из научного в конструктив-
ный или организационный.
Социализм перестает быть только теорией. Обстоятельства вынуждают
его дебютировать в качестве социализма практического, прикладного. Предви-
дения науки из мысленных картин и образов должны и пытаются превратиться
в осязательные картины конкретной действительности. Теоретически прове-
денные остовы, силуэты и геометрические фигуры должны облечься в плоть и
кровь.
И — весьма знаменательно! Организационный социализм является лиш-
ним наглядным свидетельством того, что утопический и научный социализм с
некоторой высшей точки зрения перестают быть противоположностями, не ис-
ключают более друг друга, но примиряются в высшем синтезе.
Первые «великие утописты» концентрировали всю силу своей мысли на
создании стройной системы нового общества, — системы, которая была бы не
только сухим, отвлеченным, схематическим понятием, — но ярким, конкрет-
ным, отчетливым до деталей жизненным представлением. Отсюда наклонность
их к полубеллетристическому способу изложения, к картинности, пользующей-
ся всевозможными условностями, начиная со сказочной страны, или с картины
жизни на другой планете, и кончая пробуждением от летаргического сна «через
сто лет» после наших дней. Слово «Утопия» получило у нас презрительный от-
тенок. Это не совсем справедливо. Ни в коем случае нельзя третировать, как
нечто ни к чему не нужное, как пустое препровождение времени, то величай-
шее напряжение человеческого интеллекта, которым великие утописты пыта-
лись «proceder par le grand ecart», как выражался Фурье — стряхнуть с себя, с
ума своего гнетущую власть неприглядной современности, всего этого обычно-
го, привычного, — всего того, что окружает нас с колыбели и кажется таким
стойким, незыблемым, естественным; напряжение, которым они, в противовес
существующему режиму, создавали картину иного строя и иного быта, столь
же и даже еще более цельного, стройного, согласованного во всех своих частях,
и потому жизнеспособного. Слов нет, все эти попытки гениального провидения
легко сбивались с дороги и запутывались в фантастике. Но это еще не свиде-
тельствует против их сущности. Утопии — это были г и п о т е з ы социального
будущего. Первые гипотезы всякого знания бывают неизбежно наивны и несо-
стоятельны; однако, без гипотез никакое знание не знает движения вперед. Бес-
спорно, утопии неизбежно хромали в одном пункте: пытаясь определить соци-
альный строй далекого будущего, они не могли заранее учесть одного из глав-
ных «слагаемых»: будущего состояния техники. Насколько ум человеческий к
моменту зарождения нового строя сумеет проникнуть в тайны природы? Какие
новые силы сумеет он открыть и обратить на служение человеческим потребно-
стям? Какое развитие, соответственно этому, получат производительные силы?
А, ведь, между тем, недаром сказано, что, как воинский строй, военная страте-
гия и военная подготовка зависят от характера военной техники, от развитии
орудий истребления, от качества вооружения — так точно и хозяйственный
строй зависит от техники производства, от орудий труда, от средств и сил, ко-
11
торыми действуют в производственном процессе. Уже по одному этому цен-
ность «утопий», как социальных гипотез, могла быть лишь условная, обстав-
ленная надлежащими оговорками. Не все «утописты» отдавали себе в этом дос-
таточный отчет.
Научный социализм явился в значительной степени реакцией против со-
циализма утопического. Всякая реакция, даже самая законная, в первое время
обычно хватает через край. Он сразу и самым категорическим образом откло-
нил от себя задачу изображения картины будущего общества в его подробно-
стях, в его деталях. Он довольствовался лишь установлением самых общих
принципов его строения. Он оказался даже чрезмерно скуп на ответы о том, как
будет организована в будущем обществе та или другая из социальных функций.
Своею главною задачею он поставил исследование тенденций развития сущест-
вующего хозяйственного строя и доказательство, что будущее общество явится
неизбежным результатом дальнейшего развертывания этих тенденций. Утопи-
ческий социализм и научный социализм, таким образом, сосредоточивали свое
внимание на двух разных сторонах социальной проблемы. Но, как часто быва-
ет, специализация и здесь обнаруживала тенденцию к превращению в исключи-
тельность, односторонность, однобокость. Социализм утопический возлагал
слишком много упований на внутреннюю притягательность красочного образа
нового строя — гармонического, лишенного внутренних противоречий и анта-
гонизмов, вполне достойного нового «очеловеченного человечества». Он готов
был обращаться одинаково ко всем людям, без различия общественных поло-
жений, без различия состояний, без различия классов и сословий. Все люди ра-
зумные существа, а социализм есть высшая разумность. С этой точки зрения
почему бы высшим классам, как более просвещенным, не оказаться даже более
доступными доводам разума, чем темной трудовой массе? Утопический социа-
лизм, как плод кабинетной мысли, легко сбивался на эту дорогу беспочвенного
логизма, рационализма, интеллектуализма. Социальный стихийный «сенсуа-
лизм» масс был ему чужд. Неразрывно спаять именно с ним свои «конечные
цели», понять силу объективной логики событий, которая заставляет темные
массы выстрадать то, что измыслила другая логика, субъективная логика пере-
довых людей эпохи, и вывести неизбежность воплощения этих конечных целей
из общих условий жизни и развития масс — это была совершенно другая зада-
ча, разрешение которой означало уже переход в высшую фазу научного социа-
лизма. В свою очередь научный социализм на первых порах то и дело впадал в
другую крайность, в другую односторонность, ярче всего выразившуюся в зна-
менитой фразе Карла Маркса: «Рабочий класс не имеет осуществить Никаких
идеалов, он имеет только освободить те элементы нового общества, которые
уже развились в недрах умирающего буржуазного общества». Боязнь утопий
перешла здесь в идеалобоязнь, и привела к тому преувеличенному историче-
скому сверхобъективизму, который, как две капли воды, смахивает на самый
подлинный фатализм.
Сила научного социализма была в изучении объективной логики собы-
тий. Полагаясь на нее, научный социализм, особенно на первых порах, нередко,
что называется, выплескивал вместе с водою из ванны и ребенка. Он считал
12
праздным делом разработку вопросов о функционировании важнейших учреж-
дений будущего общества, ибо предполагалось, что грядущее развитие самого
капитализма ответит на этот вопрос без нас, подготовив в собственных недрах
тот механизм, который путем простой перемены социальной формы превратит-
ся в механизм социалистического общества. Фатализм и в этом случае (как с
ним, впрочем, бывает почти всегда) приобретал окраску незаконного оптимиз-
ма: слишком многое должно было уладиться «само собою», выясниться и вы-
кристаллизоваться помимо непосредственного социалистического творчества
организованных масс, достаться им в готовом виде.
Организационный социализм должен был явиться проверкою на практике
жизни и предсказаний, и предуказаний научного социализма. И чем более
предчувствовалось историческое пришествие организационного социализма,
чем явственнее стучался он в двери, — тем более насущным делом оказывалось
отрешиться от прежнего индифферентизма в вопросе о структуре и способе ор-
ганизации основных функций социалистического Zukunftsstaat’a. Вопросы о
производстве и распределении в будущем обществе, о централизации и децен-
трализации в социалистическом управлении хозяйством, о способе соподчине-
ния производства с потреблением, о взаимоотношениях граждан, как ор-
ганизованных производителей, к совокупности своей, как организованных по-
требителей, наконец, вопрос о социализме, как о своеобразном правовом по-
рядке, вопрос об юридической структуре будущего общества — все это встало
в порядке дня. По идее это был возврат к проблемам утопического социализма,
но возврат во всеоружии знаний, приобретенных в период на половину забыв-
шего об этих проблемах, временно абстрагировавшегося от них социализма на-
учного. Но хотя социалистическая мысль и вступила на этот путь с некоторым
запозданием, и несмотря на скорее запоздалый, чем преждевременный приход
этого поворота мысли, не было недостатка в «умственных сиднях», недруже-
любно относившихся ко всяким новшествам. Так «юридический социализм»
Антона Менгера и некоторых писателей итальянской школы встретился частью
с индифферентизмом и невниманием, частью с недоброжелательством и упор-
ным непониманием хранителей ортодоксии. Так, кооперативное движение с его
зародышами «организационного социализма» еще в рамках буржуазного строя,
встретило на первых порах презрительное третирование со стороны хранителей
догмы и было отдано под гласный надзор «ортодоксии» по подозрению в «мел-
кобуржуазном лавочничестве», только сбивающем с истинного пути рабочих.
Так, синдикалисты, практикой жизни вплотную поставленные перед проблема-
ми созидательного социализма, тщетно вопияли об односторонности политиче-
ского, парламентского социализма, этого социализма красивых речей и бумаж-
ных резолюций, возвещая нарождение нового социализма, который они назы-
вали ,,1е socialisme des institutions», «социализмом учреждений». Все эти родо-
вые потуги часто кончались выкидышами; новаторы часто на первых порах са-
ми впадали в увлечения и односторонности; и жрецам ортодоксального социа-
лизма не всегда было очень трудно отделываться от них резким огульным от-
рицанием, без попыток превзойти их каким-то высшим синтезом.
События забежали вперед мысли, теоретическая разработка отстала от
13
событий.
И вот, когда мировая война вдруг обострила все процессы, пришпорила
исторический ход развития, превратила медленный, органический ход развития
в скачкообразный и сделала роды истории болезненными, а иногда и прежде-
временными, тотчас же сказалась эта незаконченность, неподготовленность со-
циализма. Она разом выразилась в двух противоположных слабостях: с одной
стороны — в растерянности перед сложностью и трудностью выдвинутых жиз-
нью социализаторских задач, растерянности, связанной с кунктаторством, с
бессильным, нервирующим взволнованные массы топтаньем на одном месте, —
а
с
другой
стороны
в
головоломном,
безоглядном
социально-
экспериментаторском авантюризме, как будто забывающем, что все эти опыты
производятся не над лабораторными кроликами или морскими свинками, а над
живыми людьми, над целыми странами и народами. И в самом ходе этих опы-
тов наблюдался какой-то нервический зигзаг-курс: было очевидно, что экспе-
риментаторы сами не знали, что им делать с отдельными эмбрионами нового
общества, созревшими в лоне старого. Так, кооперативы то пренебрежительно
игнорировались, то вдруг одним росчерком пера «национализировались», бю-
рократизировались, и превращались в принудительные хозяйственные органы
государства. Профессиональным организациям и фабрично-заводским комите-
там то дарилась почти абсолютная, бесконтрольная власть над производством,
— то их начисто устраняли от дела и заменяли единоличной диктатурой инже-
неров и техников. Практика организационного социализма в тех странах, где
власть всецело или главным образом переходила хотя бы на время в руки со-
циалистических или коммунистических партий, — была лучшей проверкой,
лучшим экзаменом зрелости социализма. Она-то и показала, что высший синтез
утопического и научного социализма, социализм конструктивный, еще не
вполне готов в мысли для того, чтобы легко и свободно претвориться в жизнь.
Жизнь, пестрая и многосложная, дает самую лучшую критику всех односто-
ронностей, всех пробелов мысли; на этот раз она и дала лучшие указания на од-
носторонности и пробелы современного социализма, на все то, что делало со-
циализм не столько научным, сколько догматическим.
То затруднительное положение, в котором оказался социализм, когда
произошла революция, объясняется, однако, далеко не одним только эмбрио-
нальным состоянием нового «конструктивного социализма», как теории. Самые
яркие критики кунктаторства традиционных рабочих и социалистических пар-
тий, сами того не замечая, вплотную задевают едва ли не самую главную при-
чину, когда, подобно Карлу Экгофу, мимоходом упоминают вот о чем: когда
власть выскользнула из рук дирижирующих классов и почти что была навязана
историей в целом ряде стран рабочему классу, — «налицо не оказалось уста-
новленных Марксом необходимых предпосылок» (Доклад на специальной
«конференции по социализации», 1919 г. в Берлине — см. сборник «Wege und
Ziele der Sozialisierung»).
Здесь мы вплотную подходим к уже затронутому выше вопросу — о на-
лете фаталистического оптимизма на господствующих (вернее, на недавно гос-
подствовавших) ортодоксальных теориях. Маркс и Энгельс учили нас тому, что
14
конец капиталистического режима и замена его режимом социально-трудовым
воспоследует в результате гипертрофии творческих сил и народного богатства в
рамках старого общества. Социалистический переворот представлялся детищем
экономического полнокровия. Буржуазный строй должен был до такой степени
развить производительные силы, что его узы должны были оказаться для них
слишком тесными. Известная метафора говорила о производительных силах и
плоде их — массе общественного богатства, как о «ядре», а о буржуазной сис-
теме собственности, присвоения и распределения богатства, как о социальной
«оболочке», которая наконец «лопается» под напором разрастающегося «ядра».
Момент падения буржуазного строя приурочивался к моменту наивысшего на-
пряжения его творческих потенций, апогея его хозяйственных достижений, ги-
пертрофии общественной производительности. Вот почему такой умеренный
социалист, как Каутский, говорил, что первым делом социалистического прави-
тельства должен быть переход от 8-ми час. рабочего дня к 6-ти часовому, — а с
1919 года такие «крайние левые», как Ленин, дебютировали с возврата к сверх-
урочным работам и введения «субботников», вплоть даже до «первомайского
субботника». И когда говорилось о пролетариате, как о могильщике и вместе
наследнике капитализма, то предполагалось, что у него будет богатое, а не рас-
строенное в конец наследство, невольно вызывающее «насмешку горькую об-
манутого сына над промотавшимся отцом». История рассудила иначе. Она при-
вела к родовым потугам социальной революции в ответ на ситуацию прямо
противоположного характера. Капитализм совершил геростратовский подвиг:
он зажег мировой военный пожар, он истощил в бесплодной растрате сил и
средств все ресурсы воевавших стран, он расшатал все общественные устои,
всюду дал перевес центробежным силам над центростремительными, разруши-
тельным над творческими. Он в этом, быть может, предсмертном усилии, по-
добно утопающему , ухватился цепко за своего предполагаемого заместителя и
потащил его с собою на дно. Да, своею болезнью он сумел заразить и пролета-
риат. Он увлек его в пучину мировой бойни, он отравил его ядом империали-
стического патриотизма и презрения к человеческой жизни, он внес в его среду
огрубение и деморализацию. Господствующая школа научного социализма, че-
ресчур неумеренно воспевавшая положительную «объективную историческую
миссию» капитализма, видела в нем великого «собирателя» рабочих в крупных
центрах, воспитателя их в трудовой дисциплине, помимовольного их организа-
тора в широчайшем социальном масштабе. Немногие еретики, главным обра-
зом, революционные социалисты «русской школы» — одни в противовес этому
настойчиво указывали на обратную сторону медали — на дезорганизаторскую
и деморализующую роль капитализма, на создание им другой стихии, — не
только не обобществленной, а, наоборот, распыленной, анархической, противо-
поставленной обществу, озлобленной, физически и духовно сиротской и выби-
той из колеи стихии «охлоса» — капиталистически излишней резервной армии
труда, вырождающейся в люмпенпролетариат, в пестрый винегрет деклассиро-
ванных элементов всякого рода. Оптимистически настроенные доктринеры
старой школы упорно недооценивали удельный вес этого общественного эле-
мента, переоценивая удельный вес устойчивого, уравновешенного, классово-
15
сознательного квалифицированного пролетария. Жизнь ответила на этот опти-
мизм жестоким и устрашающим «откровением в огне и буре» послевоенных
революционных судорог, когда классово-сознательный, квалифицированный
пролетариат, захлестнутый мутной волной анархического брожения пролетар-
ского и полупролетарского охлоса, растерялся, раскололся, частью цепляясь за
ускользающую из-под ног привычную почву буржуазного строя, частью давая
себя увлечь стихии и плывя «без руля и без ветрил» по течению, и лишь частью
перенапрягая и надрывая свои силы в тщетных попытках сохранить позицию
«между молотом и наковальней»…
Капитализм дал гораздо менее, чем этого ожидали, готовых элементов
грядущего строя. Накопленные им богатства, поскольку они не «капитализиро-
вались» в виде средств будущего производства, — в своей вещественной форме
оказались таковы, что использованию их для немедленного улучшения поло-
жения рабочих были положены крайне узкие пределы. Многие из этих бо-
гатств оказались просто ненужностями , и соответственные отрасли производ-
ства — подлежащими ликвидации, с неизбежным и непосредственным ущер-
бом для занятых в них рабочих. Именно в момент социального переустройства
больнее всего дали себя почувствовать «противоречия» капитализма в остав-
ленном им историческом наследстве. Правда, война пришпорила его в его по-
пытках перейти от атомизированного частного капитализма. К полуобобществ-
ленному, хотя и на частноправовых началах, и государственно-
регулированному «социал-капитализму». Но в процессе этого своего перерож-
дения он выработал настолько определенные, насквозь милитаристические, ка-
зарменно-бюрократические формы, что и здесь сумел обмануть многих из сво-
их кандидатов в исторические наследники. Те, кто по инерции продолжали ве-
рить, что социальная революция будет, в сущности, лишь переменой формы
концентрированного и обобществленного самим капитализмом производства,
— те были обречены на воплощение в жизнь под видом социализма и даже
коммунизма — поистине каторжного режима социальной аракчеевщины, с ка-
зарменной дисциплиной внизу и диктатурой военного типа наверху. Этим вы-
рождением социализма мы обязаны его историческому предшественнику, вы-
рождению капитализма. Самым ярким его образчиком является российский
большевизм.
Но чем менее готового наследства получает социализм от капиталистиче-
ского режима, тем большее значение получает самостоятельное, низовое кол-
лективное творчество рабочих масс, тем более сложной, самостоятельной про-
блемой является проблема социалистического строительства, тем богаче внут-
ренним содержанием высшая форма социализма — конструктивный, созида-
тельный социализм.
Фаталистический оптимизм, налет которого чувствовался на старых фор-
мах «научного социализма», должен уступить место вовсе не такому же песси-
мизму, а творческому, бодрому оптимизму созидательного опыта.
Старый социализм, подходя к проблеме социализации, задавался прежде
всего вопросом: готова ли, т. е. подготовлена ли самим капитализмом — та или
другая отрасль промышленности для смены буржуазной формы организации на
16
социалистическую. Близость и легкость социалистического преобразования од-
носторонне приравнивались к полноте капиталистической концентрации про-
изводства, его превращения в «естественную монополию» в руках какого-
нибудь единого треста.
Для современного конструктивного социализма центр тяжести вопроса о
«готовности» к социализму переносится из сферы технико-организационной в
сферу культурно-психологическую. Капиталистическая концентрация, доводя-
щая до апогея обычный буржуазный отрыв функции управления от функции
труда, для современного социализма есть палка о двух концах. Устраняя одни,
по преимуществу внешние, объективные трудности введения социализма, она
рядом создает другие, внутренние, субъективные: так, она создает колоссаль-
нейшую опасность бюрократизации, способной извратить самую сущность со-
циалистического переустройства, вынув из него самую его душу.
Старый социализм спрашивал, готова ли данная отрасль производства
для социалистического переустройства. Современный социализм спрашивает,
как
его приготовить. Старый социализм глядел на технически-
организационную зрелость капиталистических форм крупной промышленно-
сти. Современный социализм еще больше глядит на культурно-
организационную подготовленность к хозяйственному самоуправлению самих
рабочих. Для того и другого различны были главные условия, при которых «все
прочее приложится». Для одного суть была в том, что успел создать капита-
лизм. Для другого она в том, насколько научились самостоятельному созида-
нию рабочие. Для одного — насколько «выварилась в фабричном котле» масса.
Для другого — насколько она подвинулась и перевоспиталась в лаборатории
собственных трудовых культурно-хозяйственных, кооперативных, синдикаль-
ных, и идейно-политических организаций, — в этих оазисах солидарности в
пустыне капиталистической борьбы «всех против всех».
Горьким опытом приобрел социализм сознание, что все дело в демокра-
тической самодисциплине масс, которую они сами должны выработать, ибо ни-
какой капитализм ее не сообщит рабочим в виде готового подарка. Капитализм
знает лишь авторитарную дисциплину из-под палки, и потому его падение не
может не сопровождаться тяжким кризисом трудовой дисциплины, усугубляе-
мой тем, что массы ждут от социализма непосредственного, немедленного
улучшения своего положения; а между тем социалистическая революция, как и
все революции, означает собою социальное потрясение, гибельно отзывающее-
ся на судьбах производства; и переступить к лучшему будущему приходится
через нужду и лишения, требующие от рабочего терпения, выдержки и большо-
го нравственного закала. «Готовым» должен быть прежде всего сам человек.
«Тут Гегель, тут книжная мудрость, тут смысл философии всей».
Проблема конструктивного социализма есть великая культурно-
историческая проблема воспитания личности для социализма. Как рядовой тру-
довой личности, так в особенности и личности ответственного организатора
социалистического производства.
Уже в современной капиталистической промышленности, живущей своей
повседневной жизнью, в привычной колее буржуазного порядка, огромна роль
17
выдающихся организаторов. Даже в отдельном фабричном предприятии, если
оно в полном смысле этого слова, «современное» предприятие, у фактического
главы всего дела (а им может быть и не собственник, а управляющий, директор,
инженер), должно быть налицо глубокое понимание всех условий процветания
сложного предприятия и дар комбинирования их: необходимо следить за по-
следним словом техники, необходимо само предприятие до известной степени
превратить в практическую лабораторию новых опытов, необходимо глубокое
знание рыночной конъюнктуры, при экспорте нужно уменье понимать и пред-
видеть изменение валютных соотношений, необходимо, наконец, уменье под-
бирать сотрудников, оценивать способности каждого и находить для него соот-
ветственную «полочку». Когда от организации отдельного предприятия мы пе-
реходим к организации целого треста, все трудности и сложность дела соответ-
ственно возрастают и требуют уже совершенно из ряду вон выходящих талан-
тов. Мы не говорим уже о предприятиях исключительного общегосударствен-
ного значения, вроде напр., грандиозного плана мелиорации, или, тем более, о
предприятиях значения мирового, на подобие, хотя бы, сооружения Панамского
канала. И в современном обществе ценятся на вес золота люди выдающихся
технико-организационных способностей. В количестве таких «полководцев ин-
дустрии» и подчиненных им субалтерн-офицеров, в среднем уровне их разви-
тия и подготовки — в значительной степени выражается хозяйственный гений
нации. Капитализм все еще существует и поныне не потому, что в рабочем
классе недостаточно накопилось ненависти к нему или не хватает физической
силы и смелости для сокрушительного проявления этой ненависти, а потому,
что главы предприятий, капиталисты и ассимилируемые их средой технико-
организационные таланты «спецов» все еще составляют незаменимый элемент
в процветании национального производства.
Проблема практической осуществимости социализма включает в себя,
как один из самых важных элементов, проблему ассимилирования социализмом
работников экстра квалифицированного труда, труда научных специалистов,
техников, организаторов, изобретателей, творцов и «строителей» всякого рода.
Капитализм «ассимилировал» их очень просто: он расценивал их услуги звон-
кой монетой, соответственно способностям, возбуждая их соревнование золо-
той ставкой в конце «бега взапуски». Исключительные же таланты в этой об-
ласти он «втягивал в себя» совершенно, превращая талантливых инженеров,
архитекторов и т. п. в равных себе капиталистов. На этом поприще социализм с
капитализмом тягаться не может, — «перекупить» их у капитализма невозмож-
но. А между тем, для социализма «спецы» исключительных, творческих спо-
собностей еще более необходимы, чем для капитализма. Ибо перестановка все-
го производства с капиталистических рельс на социалистические сама по себе
есть огромная строительная, творческая задача. Если теоретическая разработка
социализма требовала по преимуществу людей отвлеченной мысли, аналити-
ков, научных провидцев, то переход социализма из фазы научной в фазу конст-
руктивного социализма требует инженеров и архитекторов здания будущего,
требует техников и практиков — и не только одиночек, стоящих головой выше
других, но и подчиненной им целой фаланги таких же техников и практиков хо-
18
зяйственного и общественного строительства. Социализм доселе организовал
лишь работников физического труда, был теоретическим осознанием их исто-
рической миссии и осмысливал для них весь жизненный путь. Аналогичной ро-
ли для работников умственного труда, для трудовой интеллигенции, он не иг-
рал. Но он должен эту роль сыграть, если хочет оказаться на высоте своих кон-
структивных задач. Он должен отвоевать у капитализма «мозг нации». Доселе
социализм, занимаясь проблемами физического труда, обострял материализм
своей социальной философии, порою как бы кокетничая своим презрением к
«идеологиям», выдвигая всюду Magenfragе — пищевой вопрос — вопрос о тра-
те мускульной энергии организма и ее уравновешении притоком питательных
веществ. При завоевании работников умственного труда социализм, не пере-
ставая быть хозяйственной арифметикой, должен в гораздо большей степе-
ни, чем раньше, заниматься всякими «надстройками» над хозяйственным фун-
даментом, познавая и признавая их особенную природу, их автономное сущест-
вование и самоценность. Идеалистическая сторона социализма, его содержание,
как новой культурной философии, как новой, высшей ступени в области морали
— та сторона, которой, со времен Герцена, Михайловского и Лаврова, так мно-
го занималась, т. н. русская социологическая школа — должна получить свое
развитие,
превратив
таким
образом
социализм
из
односторонне-
материалистического в синтетический и интегральный.
Но подойти к интеллигенции со стороны ее духовных потребностей,
взглянуть на нее, как на высший психический тип, коверкаемый развращающим
влияниями буржуазной среды, обратиться к ней с глубоко-идеалистической
проповедью, раскрывающей непримиримый антагонизм сущности творческого
духа с грязным материализмом буржуазной культуры — старый социализм
умел далеко не всегда. Часто он сам отбрасывал интеллигенцию к буржуазии и
отбрасывал искусственно. В полемике с Бернштейном даже такой умница, как
покойный Август Бебель, счел возможным «перепрыгнуть» через вопрос о том,
откуда социализму взять «строителей будущего», самым упрощенным прие-
мом. Имеют же — рассуждал он — капиталисты к своим услугам за плату луч-
ших в своем роде специалистов всех отраслей дела. Дадим им соответственную
плату мы — и они так же будут работать на нас. Даже более того: иные из
бывших хозяев, увидев, что к старому возврата нет, поупрямившись немного,
согласятся применять свои способности на старом поприще в интересах всего
общества…
Как будто речь идет не больше, как о чисто технической стороне органи-
зации предприятия, которая одна и та же, работает ли индивидуальный пред-
приниматель, или трест, или государственное «казенное» управление, или коо-
ператив, или социалистическая ассоциация. Как будто самый социальный тип
всего хозяйства не должен радикально измениться, как будто при капитализме
действующий аппарат спроса, предложения, обычной нормы прибыли — все,
чем обусловливается калькуляция цен — не должен совершенно отпасть, усту-
пить место каким-то совершенно новым методам расчета; как будто все суще-
ство строительной задачи — создания индустриальной демократии, фабричной
республики — не является задачею, лежащей в совершенно особой, иной плос-
19
кости сравнительно с учреждениями обычных предприятий капиталистическо-
го типа, чья жизнь идет по проторенной колее частного хозяйства. И как будто
созидательная работа в этой области возможна без веры в социализм, на про-
стейшей основе достаточного «казенного жалованья»!
Никаким «жалованьем» организационных сил для социалистической ре-
организации народного хозяйства не купить. Во всяком классе то, что можно
купить, что, следовательно, продажно – есть его отбросы. За жалованье пойдут
с пролетариатом «строить социализм» только моральные люмпены из интелли-
генции и буржуазии. А эти элементы способны только портить дело — и не по-
тому лишь, что они его будут исподтишка намеренно саботировать, но и пото-
му, что, даже не желая ничего саботировать, они неизбежно внесут в него при-
сущую им моральную гниль.
Нет, не таким путем социализм приобретет нужную ему интеллигенцию.
Он должен завоевать ее духовно и морально. А для этого социализм, во-первых,
в самом себе должен развить, не скупясь, все свое высшие идеологические по-
тенции. А, во-вторых, он должен понять интеллигенцию, отрешившись от тра-
фаретных предубеждений против нее, от всех тех ходячих формул, которыми
примитивные схемы несозревшего социализма отмахивались от этого «услож-
няющего» фактора.
Интеллигенция, как идеологическая категория, характеризуется преобла-
данием в ее труде творческого начала, а творческое начало предполагает резко
выраженную творческую индивидуальность и полную свободу ее выявления.
Только правильная социологическая оценка роли интеллигенции в эпоху, когда
человечество из игрушки своих собственных общественных отношений попро-
бует стать их господином, вместе с выяснением для интеллигенции ее великой
исторической миссии, может привлечь работника мысли, интеллигента равно-
правным сочленом в тот тройственный союз, в котором двумя другими сочле-
нами будут работник сохи и работник фабричного станка. «Серп» и «молот»
должны третьим равноценным собратом иметь «книгу».
Утопический социализм был кабинетным плодом конструктивной интел-
лигентской мысли, которая оторвалась от действительности, не имела в ней
точки опоры и сама себе довлела.
В лице научного социализма, не удержавшегося от впадения и перерож-
дения в догматический, эта мысль, связавшаяся, наконец, с почвенным стрем-
лением широких трудовых масс, прилепилась к ним со страстностью, грани-
чившей с самозабвением . «Научный социалист», сам того не замечая, был сво-
его рода «самоотвергающимся» или «кающимся интеллигентом», проникнутым
насквозь самым утрированным пренебрежением ко всяким «идеологическим
надстройкам» во имя единственно-реального и надежного «материально-
экономического фундамента».
Отрицательные результаты этого нового увлечения не замедлили сказать-
ся. Оно привело к искусственному «прозаизму» всего миросозерцания, к упро-
щению, затемнению и омещанению социалистического идеала.
«Духовной жаждою томим», передовой слой интеллигенции ответил на
это созданием своеобразного «эстетического социализма» Рескина и Вильяма
20
Морриса, как бы возвращавшегося через голову научного социализма к социа-
лизму утопическому. И этот «эстетический социализм» не остался без влияния
на многих современных социалистов: и на Шоу, и на Уэльса, и на Жореса, и на
Вандервельде, и на многих «гильдейцев». Здесь — знамение времени.
В юношеские годы Маркс избрал своим девизом слова: «Bǘndniss der
Denkenden und Leidenden». В утопизме первые отрывались от вторых, в «науч-
ном» догматизме — совершенно стушевывались перед вторым.
С конструктивным социализмом вступает в силу высшее примирение,
синтез обоих этих начал.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Очередные проблемы конструктивного социализма
С переходом социализма в «конструктивную» фазу, не только иначе ре-
шаются многие из коренных вопросов социализма: еще существеннее то, что
они и ставятся иначе.
Возьмем, для примера, вопрос о профессиональной и кооперативной ор-
ганизации трудящихся. Старый социализм взвешивал их значение преимущест-
венно для текущей борьбы рабочего класса за свои интересы в рамках буржуаз-
ного строя. Когда он обращал свои взоры в будущее и оценивал роль этих орга-
низаций с такой более возвышенной точки зрения, то по большей части он ог-
раничивался признанием их воспитательной роли, как школы самодеятельно-
сти, самоуправления, как своеобразной формы демократической рабочей обще-
ственности.
Для конструктивного социализма этого недостаточно. Необходимо выяс-
нить себе совершенно отчетливо еще два вопроса. Это, во-первых, сохранятся
ли особые организации граждан по профессиональному и по потребительному
признаку в будущем обществе, и если да, то как они видоизменятся и на каких
основаниях врастут в это будущее общество. Это, во-вторых, вопрос о том, ка-
кую роль будут обе эти организации играть в переходный период, в эпоху пере-
становки народного хозяйства с буржуазно-капиталистических рельс на рельсы
социалистические.
Только для «симплицистов» в области социалистического мышления эти
вопросы могут считаться упраздненными, так как, дескать, в социалистическом
обществе всякий потребитель будет вместе с тем и производителем, антаго-
низм производства и потребления исчезнет, а вместе с тем профессионально-
организованные и кооперированные трудящиеся растают, растворятся в вели-
ком однородном море социалистических граждан.
Производство и потребление, в известных пределах, при всех формах
общественного хозяйства остаются антагонистичными, как, в известном смыс-
ле, всегда антагонистичны человеческое «сегодня» и человеческое «завтра».
Всегда будет очень серьезным хозяйственным вопросом, какую меру труда
21
можно затратить на непосредственное удовлетворение тех или других потреб-
ностей дня, и какую меру труда необходимо оторвать от него для обеспечения
завтрашних потребностей, употребив не на потребительные, а на производи-
тельные цели. Со всем национальным доходом здесь происходит то же, что с
урожаем крестьянина, который не может быть весь «съеден», но часть должна
быть оставлена на семена, — или с приплодом скота, из которого лишь часть
может быть пущена «на убой», часть же оставлена «на племя». Часть нацио-
нального дохода должна быть капитализирована, оторвана от прямого потреб-
ления и отдана производительному потреблению. Но здесь вопрос о рацио-
нальной пропорции этого разделения дохода на две части неизмеримо сложнее.
В частности, вся сложность этого вопроса неминуемо всплывает при первом
приступе к социальной революции, когда приходят в конфликт два равно за-
конных стремления: желание немедленно в максимальной степени улучшить
положение масс и этим вознаградить их за жертвы, принесенные в борьбе во
имя социализма; и боязнь за судьбы будущих поколений, боязнь за то, как бы
это улучшение не произошло за счет уменьшения основного капитала страны,
как бы не приостановилось накопление ее производительных ресурсов; ибо
рост населения и рост его потребностей повелительно требуют, чтобы капита-
лизация национального дохода в целях будущего производства происходила не
только в прежних, но и во все увеличивающихся размерах.
Пусть в социалистическом обществе всякий потребитель будет в то же
время и производитель. Но, как потребитель, он заинтересован в качестве и ко-
личестве всех многообразных, производимых в обществе потребительных благ;
как производитель же он, в силу закона разделения труда, специально заинтере-
сован в организации трудового процесса одной преимущественно ветви народ-
ного хозяйства. В качестве потребителя он заинтересован преимущественно в
максимуме выработки; в качестве производителя он заинтересован столь же
преимущественно в максимуме легкости труда. В первом случае его интересует
линия наибольшего результата, во втором — линия наименьшего сопротивле-
ния. Вот почему те же люди в жизни параллельно являющиеся и потребителя-
ми, и производителями, — взятые в разных сочетаниях, в разном комбинирова-
нии социальных атомов в социальные химические соединения, — обнаружива-
ют разные тенденции. Конструктивные, организационные задачи социализма и
заключаются в том, чтобы наилучше использовать сильные стороны всех этих
комбинаций, нейтрализовав их слабые стороны.
Односторонен был государственнический, «этатистский» социализм, по-
мышлявший сорганизовать всю сферу народного хозяйства путем декретов и
проводящий их на практике при посредстве государственно-централизованной
администрации. Столь же мыслимы две других противоположных односторон-
ности. Одна из них нашла свое воплощение в анархо-синдикализме. Подобно
тому, как «этатисты» превращали всю социализацию в сплошную квазисоциа-
листическую бюрократизацию, — эти новые примитивисты социального кон-
структорства мечтали об универсальной синдикализации. Единоспасающее
средство — это профессиональные союзы и различные их объединения, начи-
ная с местных и кончая центральным «союзом союзов». Они — готовый скелет
22
будущего государства и общества. Их тактика должна быть проста. Они долж-
ны разрастаться вширь и в глубь, увеличивать свои функции, обрастать всевоз-
можными культурными предприятиями и учреждениями. От муниципалитетов,
от департаментских самоуправлений, от государства к ним должно переходить
все больше и больше положительных, общественно-полезных функций. Предел
этого процесса — превращение всего государства, начиная от его центра до
всех местных разветвлений — в пустую скорлупу от выеденного яйца. Когда
достижение этого предела будет уже близко, — останется лишь раздавить и
выбросить за борт ненужную скорлупу. Синдикальная организация — эмбрион
будущего общества. Она не нуждается ни в каких «дополнениях», она сама себе
довлеет, и ее «саморазвертыванием» резрешаются все вопросы строительства
будущего.
Но этому самодовлеющему «синдикальному максимализму» немедленно
противостоит такой же самодовлеющий кооперативный максимализм. Нет, не
синдикату, а кооперации принадлежит новая хозяйственно-созидающая роль —
говорят его провозвестники. Синдикат есть по преимуществу защитно-боевой
орган пролетариата, кооперация же — позитивно-творческий, хозяйственно-
организующий. Кроме того, кооперации чужда профессиональная замкнутость
и исключительность: кооперация открыта для всех. Наконец, в чем отличитель-
ная особенность социалистического общества сравнительно с капиталистиче-
ским? В том, что производство страны организуется им по единому плану, в
соответствии с предварительным учетом и расценкой общественных потребно-
стей. А в чем особенность современного кооперативного движения? В том, что
в центре его стоит потребительная кооперация, а уже вокруг нее, на основе
представляемого ею спроса, на основе обеспечиваемого ею сбыта, организуется
кооперативное производство. Эта сложная система, с центральным светилом —
потребительной кооперацией, и спутниками — работающими на нее коопера-
тивными мастерскими, есть, действительно, настоящий эмбрион будущей «ин-
дустриальной демократии», превращающийся в нее путем органического втя-
гивания в себя всего населения и распространения кооперативной организации
на все отрасли дела. И утописты кооперативного максимализма доходят иногда
до веры в то, что кооперация простой конкуренцией постепенно вытеснит ка-
питализм из его позиций, и, заняв его место, введет нас в государство будущего
незаметно, и даже — если капиталисты не вздумают попытаться помешать это-
му естественному процессу силой — совершенно безболезненным, мирным пу-
тем…
Взаимопротивопоставление трех этих максимализмов — государственно-
го, синдикального и кооперативного — было вместе с тем и их взаимоограни-
чением. Явилась потребность размежевания и согласования. Вступил в свои
права организационный синтез — основной метод, которым приходится рабо-
тать конструктивному социализму.
Как только задачи синтеза были поставлены, первые основные начала
разделения труда между государством, синдикатами и кооперативами намети-
лись сами собой. Трудно было спорить, что внутренние распорядки предпри-
ятия, общая обстановка трудового процесса и его внутренняя конституция яв-
23
ляются естественной и ближайшей сферой компетенции синдиката. Столь же
естественно контроль за количеством и качеством вырабатываемых продуктов,
вместе с вопросами распределения и снабжения, отходили в сферу ближайшего
ведения кооперативного аппарата. И, наконец, обобщающая роль, и вместе по-
средническая — во всех точках соприкосновения, а тем более антагонизма ме-
жду организованным производством и организованным потреблением, — отхо-
дит к государству. Государство, кооперация и синдикат ведут дело совместно,
создавая высшие органы на началах равенства, т. е. на паритетных началах.
Однако, из этого сотрудничества вытекают новые вопросы. Государство и
его органы суть принудительные союзы, универсальные по своему охвату.
Кооперация и синдикат суть союзы добровольные. То — публично-правовой
институт, это — частноправовые объединения. Чтобы поставить их на равную
ногу, надо либо кооперацию и синдикат возвысить в ранг государственного ус-
тановления, либо государство умалить в его правах, как носителя абсолютного
суверенитета.
Идти первым путем — это значит национализировать, точнее — «огосу-
дарствить» кооперацию и синдикат; включить принудительно в первую — всех
граждан данного района, во второй — всех рабочих данной профессии. Идти
вторым путем — значит сознательно допустить начало добровольности и в об-
ласть социальной организации, значит сблизить государственность с общест-
венностью. Государство перестает быть при этом идолом, фетишем, носителем
какого-то мистического, абсолютного «суверенитета», в качестве такового —
недосягаемо возвышающимся над обычными гражданскими учреждениями. Го-
сударство становится просто одним из видов объединения человеческой дея-
тельности ради общих нужд среди других видов объединений: в лучшем случае
«первым среди равных». На первый взгляд такое «умаление» государства ка-
жется еретическим. На деле же оно тесно связано со всею совокупностью со-
циалистической идеологии и логически неизбежно ею обусловливается. Чтобы
понять это, достаточно вспомнить взгляды первоучителей научного социализма
на право и государство.
Маркс и Энгельс, отмежевываясь от анархистов, никогда не забывали
подчеркивать, что социализм и анархизм различаются вовсе не принципиаль-
ным отношением к началу «принудительности» в общественной организации.
Дело обстоит не так, что анархисты воплощенное в государстве «принудитель-
ное начало» отрицают, а социалисты — признают, защищают и оправдывают.
Дело обстоит не так, что анархисты борются за «добровольность» обществен-
ного союза, а социалисты отвергают ее. Нет, и для социалистов перспективы
грядущего состоят в постепенном изживании, в последовательном исключении
из общественного союза элементов насилия, принудительности, внешней дис-
циплины, в замене их сознательной, добровольной, внутренней самодисципли-
ной. Будущее принадлежит и для социалистов договорному соглашению вместо
властного принуждения. Теория «общественного договора», как основы соци-
ального бытия, воскресает здесь в новом виде: ошибка Руссо состоит в том, что
он относил его к прошлому, тогда как его царством является грядущее.
Маркс и Энгельс отмежевывались от анархистов не в принципиальной
24
оценке «государственности», со всеми ее неизбежными аксессуарами: армией,
полицией, судом, тюрьмами, административным «начальством» и его властны-
ми «указами» и «распоряжениями». Все это, по их мнению, лишь неизбежное
зло, — неизбежное на известной стадии развития общественности, когда сама
эта общественность является лишь слабым смягчением и маскировкой зоологи-
ческой эпохи бытия человеческого рода; когда bellum omnium contra omnes
борьба всех против всех, животная борьба за существование лишь слегка видо-
изменяется в борьбу за привилегированное положение, за преобладание, за до-
лю в национальном доходе — словом, в борьбу сословную и классовую. Чтобы
эта междоусобная борьба не разорвала общества на части, не разрушила самого
бытия общественного коллектива, необходима какая-то высящаяся над класса-
ми государственная власть, железными обручами сбивающая стремящиеся рас-
кочиться, распасться части нации. И этим отдельным частям приходится ко
всем прочим видам своей, урегулированной внешними юридическими норма-
ми, борьбы, прибавить лишь борьбу за меру влияния на эту государственную
власть, принципиально занимающую надклассовое положение, в качестве вы-
разительницы «интересов целого».
Так оценивая историческую роль государственности, Маркс и Энгельс
естественно полагали, что роль ее будет сыграна, когда уничтожатся разъе-
дающие современную общественность социальные антагонизмы. Но отсюда же
вытекало и разногласие их с анархистами. Анархисты ставят себе задачей раз-
рушение государства. Для Маркса и Энгельса государственность осуждена не
на разрушение в эпоху перед эмансипацией трудящегося и эксплуатируемого
класса и ради нее, а на отмирание, на атрофирование после этой эмансипации и
вследствие ее. Переходный момент, момент победы труда над эксплуатацией,
будет связан тоже с применением организованного принуждения; только им,
как могучим орудием, на этот раз трудящееся большинство воспользуется про-
тив всяких мятежных попыток нетрудового, эксплуатирующего меньшинства.
И вот, отслужив эту последнюю службу, принудительное начало в обществен-
ной жизни будет превращаться постепенно в ненужность. По мере того, как
общество будет окончательно входить в новую колею гармонизированного или
«солидаризированного» общежития; по мере того, как и людская психика, в со-
ответствии с новыми условиями жизни, станет все более и более отрешаться от
пережитков эгоистически-бесчеловечной морали, выражаемой формулой: homo
homini lupus est, человек человеку — волк, — по мере этого будет все реже и
реже встречаться надобность в том, чтобы принудительно втискивать личность
в эту нормальную жизненную колею. А, стало быть, будет соответственно со-
кращаться и предназначенная для этого организация, живое воплощение осу-
ществляющих принуждение сил и средств (армия, полиция, тюрьмы, суд и т.
п.).
Совершенно ясно, что при такой постановке вопроса практически несу-
щественно, настанет ли когда-нибудь в действительности такой момент, когда
общество станет абсолютно добровольным соединением, и «государствен-
ность» выветрится из него без всякого остатка. Можно, подобно Менгеру, ду-
мать, что состояние полного «безвластия», абсолютной анархии является не бо-
25
лее, как «предельным понятием», к которому можно лишь бесконечно прибли-
жаться, никогда его не достигая — подобно тому, как бесконечно приближается
к кругу, никогда не совпадая с ним, вписанный многоугольник с последова-
тельно увеличиваемым числом сторон. Все наши идеалы суть «предельные по-
нятия», и потому «неосуществимость» не может быть возражением против
идеала там и тогда, когда она относится лишь к «абсолютной» чистоте, полноте
и законченности его осуществления. Для человека, живущего в мире всеобщей
относительности, достаточно отсутствия твердой преграды на пути ко все
большей и большей замене моральной связью — связи предписанной, замене
добровольной самодисциплиной — дисциплины из-под палки, замене свободой
— принуждения.
Итак, уже для Маркса и Энгельса государство было обречено на «отми-
рание». Но это «отмирание» в их книгах встречается лишь как слово, лишь как
абстрактная формула. Конструктивный социализм этим довольствоваться не
может, он должен по указанному Марксом и Энгельсом пути пойти вперед, в
поисках конкретных форм, которыми начинается «отмирание». И вот, реаль-
ным и вполне практическим первым шагом по пути к «отмиранию» принуди-
тельной государственности является тот удар по понятию абсолютной суверен-
ности государства, которым является ограничение компетенции последнего в
пользу форм трудовой общественности: в пользу синдикальной и кооператив-
ной организации рабочих масс. Когда между ними происходит размежевание
компетенции, когда на долю государства по отношению к формам трудовой
общественности выпадает лишь роль «первого среди равных», то это и есть
первый шаг к «обезгосударствлению государства».
Это «обезгосударствление» диктуется логикой вещей. Третьего пути нет.
Или надо идти к обезгосударствлению государства, или к огосударствлению
профессиональных союзов и коопераций: принудительно синдицировать всех
рабочих, принудительно кооперировать всех потребителей. Последний путь
уже был испробован русским большевизмом, и результат налицо: социализм, из
которого вынули самую душу, свободу, превратился в безжизненный труп, в
коммунистическую каторгу.
Государство, однако, не может взять на одного себя, т. е. на свой админи-
стративный аппарат, всего дела социального преобразования. Государство не
может не привлечь к участию в этой работе таких могучих экономических ор-
ганизаций труда, как синдикаты рабочих и кооперация. Оно не может не при-
знать их краеугольными камнями, на которых приходится созидать храм буду-
щего. Однако, облечь публично-правовыми функциями и прерогативами част-
ноправовые по происхождению своему союзы — это значит сознательно снять
твердые межевые знаки, в буржуазном праве отделяющие сферу публичного
права от частного. Раз в организацию будущего общества вводится принцип
равноправия, в известных отношениях, добровольных объединений с принуди-
тельными, форм свободной трудовой общественности с государственными ор-
ганами, — это означает, что в человеческом общежитии впервые приобрело
право гражданства и анархическое по существу своему начало. Ибо свободный,
добровольный общественный союз есть не что иное, как прототип социального
26
«безвластничества». Когда он приравнивается к государству, — тогда в системе
принудительной организации общежития пробивается первая крупная брешь.
Различию между кооперативизмом и синдикализмом соответствует раз-
личие двух методов социализации, носителями которой они естественно явля-
ются.
Синдикализму соответствует дифференцирующий метод. Кооперативиз-
му — интегрирующий.
Синдикализм стремится овладеть порознь целыми ветвями, целыми от-
раслями производства. Синдикат представляет собою профессионально-
производственное объединение. Расчленение синдикатов должно соответство-
вать расчленению народного хозяйства на отрасли промышленности. Каждый
синдикат должен вступить в заведывание соответственною отдельною отрас-
лью. Момент овладения этим заведыванием может быть для разных отраслей
различен: для одних он может наступить раньше, для других — позже. Таким
образом, и здесь мыслима постепенность, и тут возможны «этапы». Но каждый
социализаторский акт при этом происходит в широком, национальном масшта-
бе, постепенность заключается в том, что не все сразу, но одна за другою пере-
ходят в руки рабочих отдельные, дифференцированные отрасли производства.
Не то — хотя бы в муниципализации. Там обобществление может захватить
сразу довольно много областей, но в узких локальных рамках. Кооператизм в
этом отношении ближе к муниципальному социализму, чем к синдикализму.
Кооператизм по существу своему также «локален». Вокруг одного центра (по-
требительной ассоциации) он старается сгруппировать разнородные, — рабо-
тающие для него, под его руководством, по его «заказам» — предприятия. Коо-
ператизм разрастается во все стороны из одного центра, подобно кусту. Синди-
кализм же обобществляет народное хозяйство, как бы разрезая его продольно,
соответственно качественной стороне продукции. Кооператизм делит народное
хозяйство поперечно, локально объединяя в одно целое разнокачественные
предприятия, друг на друга опирающиеся, друг друга дополняющие и обслужи-
вающие. Кооператизм их интегрирует, на началах некоторой внутренней орга-
низационной связи и гармонии. Кооперативный «куст» имеет тенденцию раз-
виваться в сторону единого сложного самодовлеющего, самопотребительского
хозяйства. Синдикализм, напротив, противопоставляет целому специализиро-
ванные группы. Конечно, и синдикализм не сможет обойти вопроса о связи и
гармонии в деятельности различных, вставших во главе производства, синдика-
тов; но Для синдикализма этот вопрос стоит в самом конце пути, а не в начале
его. Когда ряд основных, главных отраслей производства перейдет в руки со-
ответственных синдикатов, этим последним придется упорядочить взаимные
отношения, договориться, приспособиться друг к другу. Тогда встанет во весь
рост вопрос о «едином хозяйственном плане» и о «смычке» между обобществ-
ленными отраслями народного хозяйства; вопрос этот возникнет сразу в огром-
ном, общенациональном масштабе, в суммированном виде. Кооператизм, на-
против, может пробовать и пробует различные сочетания трудовых форм, их
«унификацию», сначала в каком угодно малом масштабе, в узких пределах ка-
кой-нибудь не очень большой, но весьма сложной «кооперативной республи-
27
ки».
Советская Россия в эпоху так называемого «главкизма» клала в основу
своих национализации продольный, дифференцирующий метод. Поэтому для
нее лишь в конце этого процесса, как вывод из него, встала проблема «единого
хозяйственного плана». После неудачи в ее разрешении, с санкции государства
произошел распад «главков» на отдельные «государственно-капиталистические
тресты» и «комбинаты». Что касается до этих ублюдочных образований, то в их
создании были допущены любые методы: трестированье шло то продольное, то
поперечное, то продольно-поперечное.
«Комбинаты» часто бывали задуманы в том расчете, чтобы учесть взаим-
ную естественно-техническую связь между отдельными отраслями производст-
ва, причем продукты одной отрасли являются или сырым материалом, или ору-
дием производства для другой. Получалось комбинирование разнородных
предприятий, в процессе производства связанных друг с другом. В известном
смысле, именно по характеру стоявших перед ними организационных задач,
они представляли собою высшее, более сложное целое, чем простая группа
одинаковых предприятий, с механической централизацией заведывания ими.
Конструктивно «комбинаты» Суть — высшие формы сравнительно с качест-
венно-однородными трестовидными объединениями: им частично приходится
иметь дело с проблемой, разрешение которой будет «увенчанием здания» со-
циализации: планомерного соподчинения отдельных отраслей, как частей еди-
ного сложного хозяйственного целого.
Подобно этому конструктивно-высшею формой сравнительно с обособ-
ленными кооперациями — потребительными, кредитными, закупочными, ме-
лиоративными, по сбыту, по переработке и т. п. — является так называемая ин-
тегральная кооперация, сливающая то на первичной, то на высших стадиях
кооперативного объединения разнородные кооперативы в сложное целое, —
эти, так сказать, кооперативные «комбинаты». В них больше предвосхищения
будущего, ибо социализированное хозяйство до тех пор не может стать вполне
социалистическим, пока оно не превратится в единый упорядоченный универ-
сальный «комбинат».
Из всех делений народного хозяйства на разные ветви и отрасли, два
имеют наиболее существенное принципиальное значение для конструктивного
социализма. Первое — это деление народного хозяйства на производство пред-
метов непосредственного потребления и на производство средств производства.
Нарушение равновесия между ними грозит самыми гибельными последствия-
ми. Производство средств производства является как бы восстановлением хо-
зяйственной мускулатуры страны. В нем — гарантия всего хозяйственного бу-
дущего. Если производство средств производства начинает отставать от произ-
водства непосредственных потребительских благ, то это свидетельствует об
опасной, близорукой и застойной тенденции во всем хозяйстве. Усиленное
производство средств производства, конечно, отрывает значительную часть ре-
сурсов страны от непосредственного потребления, от широкого удовлетворения
наличных человеческих потребностей. Но оно означает накопление той мощи,
которая одна своим безостановочным ростом гарантирует прочность, длитель-
28
ность и дальнейший рост «улучшения быта» и «удовлетворенности» жаждущей
лучшего бытия трудовой массы. Перед социалистическим обществом здесь
станет та же самая трудность, которая частично стоит и перед синдикатами, и
перед кооперативами. Приучить рабочих к росту взносов и синдикальную кассу
есть дело первостепенной важности: ничто не бывает так самоубийственно для
синдикального движения, как «получательская» психология той части рабочих,
которая весьма настойчиво требует от своих организаций помощи во время
стачек и безработицы, но ворчит на всякий рост синдикального обложения. В
потребительной кооперации — то же противоречие между желанием среднего
обывателя удешевить товары на всю разницу между рыночной ценой и себе-
стоимостью, и тенденцией убежденных кооперативистов — составлять из нее
растущий кооперативный капитал. В деле социалистического переустройства
не менее важно избежать дешевой демагогии, создающей в рабочих массах
«получательскую» психологию, ждущую от социализма немедленных чудес в
смысле улучшения потребительного уровня и ослабления трудового режима
масс безотносительно к будущим судьбам социалистического хозяйства и со-
циалистического накопления. Этот демагогический социализм соблазнитель-
ных посулов, социализм разжигания «немедленных» требований есть худший
враг конструктивного социализма и прямая его противоположность. Демагоги-
ческий социализм ведет прямым путем к превращению социалистического
строительства в воздвижение эфемерных карточных домиков всеобщего «не-
медленного» благополучия, за счет простого проедания запасов, унаследован-
ных от капиталистического общества, и за счет истребления накапливавшегося
веками основного капитала страны.
Другим необычайной важности различием является различие промыш-
ленности добывающей и обрабатывающей, индустрии и сельского хозяйства,
находящее свое яркое отражение в противоречии между городом и деревней.
Проблемой конструктивного социализма является преодоление этого
противоречия, этого антагонизма, порожденного и оставляемого нам в наслед-
ство капиталистическим режимом.
Капиталистический режим есть прежде всего режим индустриальный. В
нем город главенствует над деревней, обрабатывающая промышленность —
над добывающей. Индустрия — вот где царство капитала. Тут он развертывает
все свои творческие потенции, с лихорадочной быстротой развивая формы про-
изводства, концентрируя и централизируя их, революционизируя производи-
тельные силы, гигантски преображая хозяйственную мощь человека.
Деревня остается сравнительно неподвижной базой всей этой огромной
капиталистической надстройки. Она не столько подвергается перерождению в
капиталистическом духе внутри — такое перерождение встречается лишь час-
тично. И перед ним не открывается большого будущего — сколько подвергает-
ся эксплуатации капиталистическим миром извне. И эта эксплуатация прини-
мает вид усиления власти города над деревней.
Когда-то доктринальный социализм рассматривал эту капиталистическую
отсталость деревни, как явление временное. Он ждал, что земледелие, что сель-
ское хозяйство — лишь с некоторым опозданием — проделает ту же кривую
29
развития, которую раньше его успели проделать высшие отрасли индустрии.
Марксизм, в своей ортодоксальной форме, не уставал предсказывать, что вот-
вот деревня переживет процесс радикальной капиталистической концентрации
производства и пролетаризации земледельческого населения; вот-вот сельско-
хозяйственный пролетариат будет в деревне так же собран в большие массы,
вышколен, «выварен в фабричном котле» зерновыми фабриками нового типа, и
чисто-пролетарское движение города, дополненное таким же чисто-
пролетарским движением деревни, охватит огромное большинство населения и
тем обеспечит победу социализма.
Но время шло, а прогнозы догматического социализма не оправдывались.
Сельскохозяйственный капитализм оказался мало жизнеспособным детищем
истории. Слишком часто даже там, где его первые блестящие дебюты, казалось,
давали повод к самым смелым надеждам и ожиданиям, он останавливался на
точке замерзания или даже шел назад — отцветал, не успевши расцвести. Мел-
кое трудовое хозяйство оказывалось необыкновенно стойким, жизненным, «ог-
неупорным», и успевало не только отстоять свои позиции, но даже и раздви-
нуть их за счет крупно-землевладельческих форм, завещанных докапиталисти-
ческой эпохой.
Даже марксизм устал, наконец, ждать, когда же эволюция земледелия
пойдет по старым, торным, хорошо знакомым тропинкам индустриальной эво-
люции, когда в деревне восторжествует «единый шаблон» развития. Пришлось
признать особый характер, признать своеобразие развития сельского хозяйства.
Но из этого признания приходилось делать логические выводы. Социа-
лизм стоял перед дилеммой. Или надо было признать, что земледелие и деревня
какими-то особыми, своеобразными путями врастут в «государство будущего»
сравнительно с индустрией и городом. Тогда надо было заключить, что есть не
только света, что в капиталистическом окошке, и что кроме шаблонного, столь-
ко раз описанного пути чрез капитализм к социализму, есть еще какие-то более
непосредственные пути «некапиталистической эволюции» от мелкого, индиви-
дуального трудового хозяйства к укрупненному, социализированному трудово-
му хозяйству; что есть пути и формы обобществления труда и собственности
снизу, чрез творческую инициативу, самодеятельность, автономию самих тру-
довых земледельцев. Или же упорно утверждать, что таких «особых путей», та-
кого «самообобществления» без посредства властной ферулы капитализма н е
существует; что без промежуточного этапа капиталистического чистилища нет
доступа в социалистический элизиум; и тогда импотентность капитализма в
земледелии означала бы социалистическую импотентность деревни, как тако-
вой.
Таким образом, социализм стоял на распутье двух дорог. В первом случае
перед ним открылась бы своеобразная, совершенно новая конструктивная про-
блема: отыскать такие формы кооператизации крестьянского труда и социали-
зации крестьянской собственности, которые могли бы прогрессировать и расти
совершенно естественно, органически, в полком соответствии с естественным
развитием социальной психики и правосознания трудовой деревенской массы.
Во втором случае дело представлялось бы много проще. Деревня оказалась бы,
30
с этой точки зрения, просто на просто пассивным, инертным элементом эволю-
ции. Дело зарождения и роста в ней самой внутренних сил, способных привести
ее ближайшим, узким, непосредственно-практическим и надежным. Носителем
социалистической эволюции остался бы при этом город, и только город; деми-
ургом социализма — исключительно пролетариат; до его торжества и в интере-
сах его торжества надо было бы только нейтрализовать деревню бережно-
благожелательным отношением к ее ближайшим, узким, непосредственно —
практическим интересам; после же его торжества деревня могла бы быть извне
осторожно переработана сообразно требованиям нового установившегося со-
циалистического режима, как пассивный материал для предпринимаемого го-
родом социального эксперимента, как сырье, подлежащее переработке в поряд-
ке «индустриализации».
Город — Демиург, и деревня — косная «материя». Этот дуализм разъедал
существо догматического социализма. Рожденный в городах, близ фабричных
кварталов, загипнотизированный зрелищем грандиозного машинизма индуст-
рии, довоенный социализм был однобоким индустриальным социализмом. Он
насквозь был проникнут духом урбанизма. Правда, где-то, быть может, по на-
следству от великих мыслителей утопистов, свободным синтетическим взгля-
дом прозорливо охватывавших всю целокупность народного хозяйства, и в со-
временном социализме гнездилась мысль о том, что социализм уничтожит со-
временное противоречие между городом и деревней, смягчит однобокий урба-
низм современной цивилизации элементом здорового рурализма, даст какой-то
высший синтез этих противоположностей. Но эта оговорка была не более, как
абстрактная и неопределенная Zukunftsmusik. Социализм по всей своей психо-
логии, умонастроению, характеру, оставался однобоким городским, и индуст-
риальным социализмом. Деревня для него была досадным осложнением; он
охотно утешал себя тем, что капиталистический прогресс современных куль-
турных стран означал повсюду уменьшение удельного веса деревни сравни-
тельно с городом, земледелия сравнительно с индустрией. Мысленно продол-
жая эту тенденцию вплоть до превращения деревни в quantite negligeable,
вплоть до возможности почти безнаказанно скинуть ее со счетов, догматиче-
ский социализм избавлял себя от того затруднения, которое ему доставляла не-
укладывающаяся в привычные индустриальные схемы и шаблоны деревенская
стихия.
Догматический социализм довольно просто и легко отделался от ослож-
нений аграрного вопроса, выпроводив его за порог своего кругозора. Это ему
нетрудно было сделать в так называемых «странах классического капитализ-
ма», которые по условиям международного разделения труда смогли как бы
выпроводить самое сельское хозяйство за порог своей национальной хозяйст-
венной системы, перенеся его в колонии. Страны с гипертрофией индустрии и с
атрофией сельского хозяйства были такою средой, в которой индустриальная
однобокость догматического социализма как будто даже переставала быть од-
нобокостью. Но — только «как будто». Гони природу в дверь, она влетит в ок-
но. Когда промышленная специализация упраздняет аграрную проблему в ка-
честве внутреннего вопроса политики, эта проблема возрождается в виде во-
31
проса внешнего: в виде вопроса о колониях и вообще странах, являющихся не
субъектами, а объектами так называемой империалистической политики.
Что такое империализм в экономическом смысле этого слова? По-
видимому, споров об этом нет. Империализм есть стремление передовых инду-
стриальных капиталистических государств политически закрепить свою эконо-
мическую и в особенности торговую диктатуру над странами, производящими
сырье и средства существования, над странами аграрными.
Великий бельгийский поэт красочно характеризовал в своих поэмах «les
villes tentacul aires», своими щупальцами все туже и туже охватывающие и сво-
им блеском все более и более гипнотизирующие «les villages hallucines».
Это различие имеет тенденцию воспроизводиться в международном мас-
штабе. Создаются, с одной стороны, империалистические гиганты, играющие
роль метрополий мира. Они рассматривают весь земной шар, как пассивный
объект эксплуатации колониального образца. Les imperialismes ten-taculaires
делят и переделяют les colonies hallucinees. И в разряд этих colonies по-
падают не только никогда не жившие самостоятельной государственной жиз-
нью земли бечуанов, готентотов и папуасов, но и целые государства с огром-
ным историческим прошлым и старинной своеобразной культурой, вроде Ки-
тая, Индии, Египта, Персии, Марокко. Их делят на сферы влияния. Порой ожес-
точенную, отчаянную борьбу против своего превращения в пассивные объекты
индустриальной эксплуатации вынуждены вести даже такие страны, как Рос-
сия, не говоря уже о земледельческих государствах балканского полуострова —
Югославии, Болгарии и загнанной в малоазиатский тупик Турции.
Раньше привычно было представлять себе картину мировой истории в
виде ряда стран, идущих по одной и той же лестнице капиталистического раз-
вития, и лишь в данный момент застигнутых нами на разных ступенях этой ле-
стницы. Эта упрощенная картина затушевывает слишком многое. Действитель-
но, все эти универсальные шаблоны приходится бросить. Мы имеем скорее
тенденцию к сильнейшей групповой индивидуализации развития. Мы имеем
стихийно выросшую грандиозную систему мирового разделения труда. В этой
системе на долю целых наций, расе, порою целых материков выпадает разная
участь. И прежде всего, одна участь «Риму», другая «Миру» — Urbiet Orbi.
Urbs — это, в мировом смысле, индустриальный уголок мира, Европа с креном
на запад и с мощным филиалом, перерастающим свой исторический центр —
Северной Америкой. Orbis —это почти вся остальная масса земель, племен и
народов. Конечно, между этими двумя полосами, Urbs и Orbis, есть и промежу-
точные ступени, есть смешанные формы, есть соединительные звенья. Но их
бытие не колеблет факта распада; в нем сущность сегодняшнего империалисти-
ческого периода буржуазного строя; а может быть и завтрашнего: ибо, если мы
еще недавно почти все были убеждены, что за империализмом в порядке насле-
дования идет социализм, то история раскрывает и другую возможность: что
между ними с успехом вотрется, втиснется новый претендент — гиперимпе-
риализм.
Социальная проблема доселе концентрировалась в антагонизме между
капиталистом и рабочим в пределах одной и той же нации. Сегодняшний импе-
32
риализм и завтрашний гиперимпериализм целые нации ставит между собой в те
же отношения. У нас уже есть нации, выколачивающие из других наций и госу-
дарств прибавочную стоимость. У нас есть целые страны-данницы, перенапря-
гающие свою производственную мускулатуру в труде на других.
Нам это стало бросаться в глаза лишь тогда, когда Германия, этот недав-
ний баловень индустриального процветания была сброшена с этих вершин. Не
только в форме репараций, но и в форме внешней торговли при низкой валюте,
она платила трудно исчислимую ежегодную дань оптом и в розницу и отдель-
ным заграничным промышленным фирмам, и целым странам, и наконец, даже
единичным, налетевшим, как вороны на падаль, иностранцам, спешившим
учесть в свою пользу за ее счет разницу в валюте. Нам это стало бросаться в
глаза, когда в виде стихийного протеста в Германии (и не только в Германии!)
начала развиваться массовая ксенофобия, — болезнь, которую мы считали еще
так недавно печальной привилегией наиболее отсталых стран Востока, вроде
прежнего Китая с его боксерским движением, или какого-нибудь глубоко за-
бравшегося, словно улитка, в свою раковину, и беспробудно спящего в ней Аф-
ганистана.
Но в том же положении, в какое недавно попала «проходящая под игом»
побежденная Германия — находятся издавна целые нации, целые страны. При-
бавочная стоимость давно уже создается не только в процессе производства, в
тесных границах фабрики, но и в процессе обмена, и в особенности в сфере ме-
ждународного обмена. Там, где на одной стороне стоит концентрированная си-
ла современных трестов индустриальных метрополий мира, а на другой стороне
— человеческая пыль аграрных и колониальных стран — там одна сторона
диктовала цены, — другая претерпевала их. И, пожиная обильную дань во всех
концах мира, сбирая его с кочевого скотовода средней Азии, с земледельца Ин-
дии, с ныряльщика за жемчугом Цейлона и Антильских островов, с рабочего
чайных плантаций Китая, хлопковых районов Туркестана — современный им-
периализм порою может менажировать, даже приласкать рабочего своих гран-
диозных индустрии европейских центров. Он может делиться с ним крохами
дани, сбираемой со всего мира. Ведь этим он может попытаться в эпоху миро-
вых войн и черного передела земного шара между великанами современного
империализма увлечь и рабочих на запятках национальной империалистиче-
ской колесницы во все тяжкие своих авантюр, вплоть до пожара мировой вой-
ны.
Социализм наших отцов и дедов имел перед собою сравнительно про-
стую задачу. Он в узких национальных границах был поверенным, который вел
исторический процесс пролетария против капиталиста. Он обобщал эту борьбу
скорее теоретически, абстрактно, идейно, чем в реальности, в повседневной
действительности. Его интернационализм был головной; отсюда и его непроч-
ность перед экзаменом мировой действительности, бросившей целые нации
друг на друга в борьбе на жизнь и смерть.
Теперь все стало бесконечно сложнее. Центр тяжести социальной про-
блемы переместился. Наряду с социальной проблемой в недрах отдельной фаб-
рики, с противоположными полюсами — отечественным рабочим и отечест-
33
венным капиталистом — выросла грандиозная мировая социальная проблема,
со своими полюсами Urbs’oм и Orbis’ом: империалистической метрополией и
аграрной колониальной периферией.
Для нас, уроженцев Европы, мир просыпающегося к исторической жизни
Востока — что-то слишком отдаленное и чуждое. У нас, за кулисами нашего
сознания, слишком часто воскресает старое Гегелевское деление наций и госу-
дарств на «исторические» и «не исторические». Египтяне, индусы, китайцы,
монголы — мы про них порою втайне думаем то, что Ницше говорил открыто
про массы: «побрал бы их черт и статистика!». Европа с Северной Америкой —
это аристократия человечества. Но социализм, душа которого — демократич-
ность, не может в своей среде воспроизводить это деление на аристократию и
плебс. Впрочем, вчерашний империализм и завтрашний гиперимпериализм ре-
волюционны вопреки себе самим. Заставив сенегальца сокрушать германский
милитаризм на Рейне, а индуса форсировать Дарданеллы, они не отдавали себе
отчета, что за этой грубой и обманной формой привлечения мировой черни к
делам мировой аристократии неизбежно последует и другая форма, более глу-
бокая и богатая внутренним содержанием. Арена мировой цивилизации расши-
ряется. Сегодня в нее уже втягиваются, и завтра будут втянуты бесчисленные
народы Азии. Послезавтра придет очередь Африки, авангард которой, Египет,
уже дает знать о себе. Расширяется и мировая арена интернационального со-
циалистического движения, и бесконечно усложняются его задачи и методы
действия. Параллельно с этой социалистической территориальной экспансией,
параллельно с ростом социализма вширь, должно идти и его развитие в глубь.
Обязанность социалистической партии России — особенно подчеркнуть
перед мировой социалистической демократией эту сторону исторической про-
блемы. Россия по своему положению, и географическому, и культурно-
социальному, стоит на рубеже двух миров, будучи одною своею половиною
вдвинута в Европу, другою — в Азию; она ни Европа, ни Азия, она и Европа, и
Азия: «Евразия», как гласит последнее модное словечко наших «литературщи-
ков».
Два движения уже намечаются по соседству с интернациональным со-
циализмом; два движения, с разных сторон уловившие грозный характер миро-
вой социальной проблемы, тесно связанной с мировым аграрным вопросом.
Первое движение — это русский большевизм со своим Коминтерном.
Одною из сильных сторон этого движения является его деятельность на Восто-
ке, среди стран и наций, являющихся объектами империалистической эксплуа-
тации стран Запада. Можно сказать, что коммунизм, после первых эфемерных
успехов все более идя на убыль на Западе, где одно время ему удалось играть
роль «последнего крика революционной моды», — ныне предусмотрительно
обеспечивает за собою пути отступления на Восток. Он пытается по своему об-
разу и подобию создать корейский, японский, китайский, индусский, персид-
ский, турецкий и татарский коммунизмы.
Быть может, иные презрительно скажут: ну, и предоставим этому вполне
азиатскому социализму или пародии на социализм — некультурный Восток, —
«по Сеньке и шапка» — достаточно, если цивилизованный мир будет объеди-
34
нен единым интернационалом, тем, который образован в Гамбурге на полити-
ческой почве, и в Амстердаме на профессиональной.
Наш долг предостеречь против такого слишком легкого, и потому, быть
может, соблазнительного решения. Социалистический Интернационал и Ко-
минтерн не могут, подобно Наполеону и Александру I в Тильзите, разломать
яблоко земного шара пополам и разделить его между собою: одному — мир За-
пада, другому — мир Востока. Не может быть двух интернационалов и не мо-
жет быть дележа мира пополам. Мировое социалистическое движение должно
быть едино, как един в идее рабочий класс, как един труд в его антагонизме с
капиталом и эксплуатацией.
Другое движение — пока менее значительное. Это т. наз. «Зеленый Ин-
тернационал». Объединив крестьянские партии славянских земледельческих
государств Болгарии, Югославии, Чехословакии, он стремился создать свой
филиал и в России, отколов от социализма — часть его деревенской периферии.
«Зеленый Интернационал» правильно подметил, что в громадном боль-
шинстве созданных войною новых государств — в Грузии, в Латвии, в Эсто-
нии, в Литве, в Чехословакии — обстоятельства выдвинули на первый план де-
ло аграрной реформы. Социалистические партии этих стран, с разной степенью
удачи, должны были принять позитивное участие в деле создания нового аг-
рарного режима. Но все они действовали разрозненно, ощупью, каждая на свой
риск и страх. Они не имели общих руководящих указаний от интернациональ-
ного социализма, в котором аграрная программа никогда не обсуждалась и не
решалась коллективным умом мирового рабочего класса.
Зеленый Интернационал — это попытка забежать вперед мирового со-
циализма, и занять руководящую роль в деле мировой аграрной реформы. Ми-
ровой социализм, если он не хочет превратиться в однобокий индустриальный
социализм, локально ограниченный тем уголком мира, который является про-
мышленной метрополией последнего, — не может никому уступить свою аван-
гардную роль в деле тяжбы труда против эксплуатации везде и всюду, во всех
сферах приложения человеческой созидательной энергии, без исключения.
И Зеленый Интернационал, и Коминтерн спекулируют на незавершенно-
сти современного социализма. Зародившись в городах, как односторонне-
индустриальный социализм, он в распространении своем двигался с Запада на
Восток. На Востоке, в силу системы международного разделения труда, он
впервые как бы нехотя породил доселе не узаконенное детище — аграрное со-
циалистическое движение, естественно пошедшее в обратном направлении,
возвращаясь к своему первоисточнику: с Востока на Запад.
Наиболее равнодушной и нечуткой к мотивам аграрного социализма до-
селе была социал-демократия Германии. По отношению к крестьянству она
проявляла теоретическую идиосинкразию, граничившую с крестьянофобством.
Антиколлективизм крестьянского черепа был для нее неоспоримым и непре-
ложным фактом, «его же не прейдеши». Из этой догмы вытекала ее выжида-
тельная, пассивная позиция в аграрном вопросе, давшая повод на Бреславском
партейтаге говорить о существовании своеобразного социалистического «аг-
рарманчестерства». И вот, в 1923 г., перед самым Гамбургским международным
35
социалистическим конгрессом, в ее жизни произошло событие, значение кото-
рого, быть может, недостаточно оценено ею самою: она выступила в рейхстаге
со смелым проектом аграрной реформы, дух которой выражался лозунгом:
«земля — народу».
Цикл завершается. Чисто-пролетарский, односторонне-городской, инду-
стриальный социализм Запада готовится превратиться в социализм синтетиче-
ский, интегральный. А так как мировая колониальная проблема есть, в конце
концов, та же аграрная проблема, обобщенная в мировом масштабе, то внут-
ренняя полнота и завершенность социализма есть лучший залог его способно-
сти выйти из своей западно-европейской ограниченности, я сказал бы даже —
«европейского провинциализма», и стать, наконец, действительно мировым со-
циализмом, способным охватить все человечество, организовать труд против
эксплуатации в планетарном масштабе.
Только социализм, конструктивные способности которого достаточно ве-
лики, чтобы в своеобразии условий деревни найти и выработать соответствую-
щие этому своеобразию новые формы органического перерождения крестьян-
ского труда в обобществленный снизу, без помощи капитализма, свободный
труд, и гармонически связать его с жизнедеятельностью обновленной, социали-
зированной фабрики — только такой социализм примирит «Запад» с «Восто-
ком», расширит арену Интернационала не на словах только, а на деле до разме-
ров нашего земного шара — станет в полном объеме Интернационалом.
Для такого Интернационала не будет опасен, ему в его миссии не сможет
помешать ни Зеленый Интернационал, стремящийся обособить мир деревен-
ского труда от индустриально-пролетарского мира, ни Московский Коминтерн,
притворяющийся Интернационалом «рабоче-крестьянским», но на деле не яв-
ляющийся ни тем, ни другим.
Для такого Интернационала — и только для него — окажется вполне по
плечу и та основная мировая конструктивная задача, которая заключается в
превращении Лиги Наций из ее современного жалкого состояния — из ком-
промиссно-склеенной Лиги Правительств, и притом буржуазно-
империалистических правительств — в лигу равноправных народов.
Коминтерн ничего этого не сделает. Коминтерн иногда называет себя
«Третьим Интернационалом», тем самым как бы претендуя на то, что он явля-
ется законным преемником I-го и II-го Интернационалов. Но он не третий со-
циалистический, а первый якобинско-коммунистический интернационал. Пер-
вый — и последний, ибо за ним нет будущего. Он существует, как результат за-
ражения социализма атмосферой мировой войны, атмосферой крови, насилия,
исключительных полномочий стоящих у государственного руля, всевластия
вооруженных над невооруженными, приматом силы над правом, диктатуры над
демократией. Он существует, как элемент распыления сил рабочего класса,
внесения в его среду междоусобия и дезорганизации; как источник отравления
его сознания ядом худших подозрений против руководящих социалистических
центров; как стимул к отчаянным вспышкам, в громадном большинстве случаев
обреченным на поражение; наконец, как источник и рассадник глубочайшего
разочарования там и тогда, когда преходящий случайный успех дает ему воз-
36
можность приняться за положительную работу и обнаруживает всю глубину
его творческой импотентности. Словом, он обнаруживает на практике всю свою
истинную природу, как полную противоположность конструктивному социа-
лизму: как социализм демагогически-деструктивный.
Преемником двух первых интернационалов суждено стать Интернацио-
налу, возрожденному в Гамбурге. Эта попытка на первых порах отмечена печа-
тью крайней, может быть даже чрезмерной осторожности, граничайшей с робо-
стью и уклончивостью. И все же входящим в его состав партиям приходится
сказать: «если не мы, то кто же? И если не теперь, то когда же?».
Первый Интернационал, убитый междоусобною борьбой социализма и
анархизма, был детищем смутного, переходного времени от социализма утопи-
ческого к социализму научному. II-ой, довоенный Интернационал был детищем
научного социализма, ударившегося в утрированный «объективизм», разви-
вавшего созерцательную энергию, склонную к фаталистическому оптимизму, в
ущерб энергии действенно-творческой, в одно и то же время созидательной и
революционной. Настоящий, а не бутафорский третий интернационал должен и
будет иметь своей подкладкой зрелую форму «конструктивного социализма»,
отдавшего себе полный отчет как в огромности задач социалистического строи-
тельства, которое вовсе не придет «на готовое» после банкротства своего пред-
течи — капитализма, так и в несостоятельности исключительно пролетарского,
однобокого индустриоцентрического социализма, неспособного ни внутри
страны объединить для борьбы против капитала пролетария с земледельцем, ни
вне ее, на мировой арене, объединить пролетарское движение передовых инду-
стриальных стран с движением трудовых масс наций и стран, являющихся объ-
ектами внешней империалистической эксплуатации. Таков будет новый Интер-
национал — или его на деле вовсе не будет, а будет в лучшем случае пышная
вывеска над пустым местом.
С этой точки зрения должен быть пересмотрен весь идейно-
теоретический багаж современного социализма, и заново поставлены все его
проблемы.
Социализм пытается разрешить целый ряд таких основных вопросов со-
циальной жизни человечества, которые по праву могут быть названы вечными
вопросами.
Каждая эпоха, каждая фаза развития человечества не только по-своему их
разрешает, но и по-своему ставит.
Свои фазы имеет и международный социализм.
Он сначала явился миру, как некое новое откровение, вещая человечеству
устами духовидцев, фантастов и поэтов.
Затем социализм устоялся, кристаллизовался в симметрическую, устой-
чивую, иногда даже застойную школьную догму, нуждавшуюся в бесчислен-
ных комментаторах и популяризаторах. Социализм говорил с человечеством
устами благоразумных, уравновешенных, иногда даже педантически скучных, и
все же весьма поучительных школьных учителей.
Ныне он подымается до новой, высшей ступени, становясь прикладной
наукою и созидающим искусством, которые требуют и новых носителей. Ему
37
нужны социальные инженеры и архитекторы, соединяющие полет творческой
фантазии поэта с точностью и строгостью мысли, отличающими людей чистого
знания.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Конструктивная незрелость довоенного социализма
продолжение следует…

https://yandex.ru/search/?text=%D0%B2%D0%B8%D0%BA%D1%82%D0%BE%D1%80+%D1%87%D0%B5%D1%80%D0%BD%D0%BE%D0%B2+%D0%BA%D0%BE%D0%BD%D1%81%D1%82%D1%80%D1%83%D0%BA%D1%82%D0%B8%D0%B2%D0%BD%D1%8B%D0%B9+%D1%81%D0%BE%D1%86%D0%B8%D0%B0%D0%BB%D0%B8%D0%B7%D0%BC&clid=2270455&banerid=0699000001%3ASW-d974261d7450&win=395&lr=213